Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
— Да кто его знает! — равнодушно отвечали казаки. — Навроде на третью зиму пошло.
— Третью зиму зимовать собираемся, а вестей из Москвы нет! — вздыхал Старец. — Вон уж и Пана схоронили, и казаков осталось меньше трех сотен. Иноземцы, почитай, все, что с нами шли, — в земелюшке лежат, а вестей нет как нет!
— Может, не дошли они? — спрашивал Мещеряк.
— Дойти-то, может, и дошли — дорога Печорским ходом известная, давно набитая, а вот каково их в Москве приняли? Потому неведомо, как и нам-то возвращаться!
— Надо обратно пробиваться! Либо вторую станицу посылать, — толковали казаки.
— Имейте терпение, — говорил Ермак. — Господь нас ожиданием испытывает!
Но сам почасту сидел на берегу реки, будто ждал чего-то… И дождался!
Грохнул с реки поздним вечером сигнальный выстрел. Высыпали казаки на стены. Вдоль реки и по реке, на плотах, двигались стрельцы.
— Господи! — закричал первый караульный, увидевший их. — Рать московская! Услышал Бог наши молитвы!
Весь гарнизон высыпал на берег. Падая и спотыкаясь, забыв всякие предосторожности, казаки бежали навстречу стрельцам.
— От дураки! — процедил Кольцо, зажигая фитиль у пушки. — А может, они имать нас посланы! А эти расщеперились: «Уря-уря!»
— Это вряд ли! — сказал Ермак.
Но вышел навстречу московской рати, только когда она вся была построена в крепости и воевода приказал развернуть знамя.
Мещеряк выстроил противу стрелецкого строя казаков — картина получилась странная. Одеты в невообразимые одежды собственного шитья, вооруженные всем разнообразием холодного и огнестрельного боя, казаки тем не менее выглядели мощной, внушительной силой.
Стрельцы же, сохранявшие еще подобие отряда, хоть и были наряжены в полковые кафтаны, но имели вид разбитой рати. Кафтаны оборваны, обувка вся разболтана, протоптана. Единственно, как и полагалось государеву стрельцу, оружие — пищаль, бердыш да сабля — у всех было в сравнительной исправности; да горбатили спины заплечные мешки с пороховым зельем и пулями.
Торжественно воевода, князь Волховский, прочитал цареву грамоту о прощении казакам всех прошлых вин, о принятии их на государеву службу. Вручил по золотому Ермаку, Кольцу и Мещеряку, поскольку больше никаких атаманов уже не случилось. Поблагодарил атаманов за службу. И даже, не кичась, обнял по-братски Ермака!
Казаки и стрельцы орали «ура».
— А где же их обоз? — спросил Старца рыжий немец. — Припасы-то где?
— Должно, по реке на стругах следуют… — неуверенно сказал помогавший ему и знавший счет казак. — Как же без припасу?
Но никаких припасов не было! Стрельцы, застрявшие с тяжелыми строгановскими стругами на переволоке через Урал, опасаясь нападения татар в открытом, неукрепленном месте, побросали и корабли, и все многочисленные припасы, забранные у купцов, отправившись дальше налегке, только с одним оружием.
Князь Семен Волховский держался осанисто, солидно. Ходил,
С ним ходила свита человек пять-семь. И два особо приближенных стрелецких головы — Иван Киреев да Иван Васильев Глухов. Киреев глядел на все мрачно, а Глухов, поддакивая каждому слову Волховского, так и стриг глазами по сторонам.
— Ну вот! — сказал князь, усаживаясь с Ермаком за широкий стол, соблюдая вроде бы чины: сам против Ермака, Киреев против Мещеряка, Кольцо против Глухова. — За дело тебя, атаман, Государь наш покойный благодарил. Хорошо вы тут все обустроили! Молодцы. Хвалю! И помощники у тебя изрядные!
— Это не помощники, — сказал Ермак. — Это товарищи мои. Мы здесь все равны.
— На войне такое никак не можно, — криво улыбнувшись, сказал князь. — На войне единоначалие требуется!
— А ты бывал на войне-то?! — буркнул Кольцо.
— Это ты к тому клонишь, чтобы мы к тебе в подчинение пошли? — спросил Мещеряк, впиваясь своими раскосыми серыми глазами в князя.
— Так ведь это Государем предписано, — поднял брови князь. — Приказ надо исполнять!
Кольцо вскочил, зашелся в гневе так, что даже ничего сказать не мог, только рот открывал, как рыба. Хорошо, что по старому казачьему обычаю за стол переговоров садились без оружия, снимая его в прихожей под присмотр дежурного казака.
— Сядь, — грозно сказал Ермак и, дернув Кольцо за кафтан, опустил его на лавку. — Дай князю досказать.
— А я уж все сказал! — смешался князь.
— Вот у вас и еще непорядок, — подзудил Глухов. — У вас Маметкул сидит плененный. А надо его скорее в Москву отправлять!
— Да-да-да… — согласился князь. — Маметкул-хан — особа знатная, его в затворе содержать нельзя. Надо скорей в Москву.
— Ежели будет на то твоя воля, князь, — заторопился Глухов, — так я его и поведу скорее обратно через горы. Дорога опасна, мало ли что! Я вот сколь подобных людей водил, а и то опасаюсь.
— Да-да-да! — согласился князь. — Прямо с завтрашнего дня и отправляйтесь. Забирай всех перми-чей — вожей, что нас сюда вели, десяток стрельцов, и ступайте с Богом.
— Ой, тяжкая это дорога, тяжкая, — завздыхал хитрый Глухов. — Поспешать надо! А то, неровен час, снеги падут! Пропадем! Я уж сбираться пойду, а утром и тронусь…
Разговора не вышло. Князь почувствовал, что казаки под его команду не пойдут. А силы заставить их он не имел. Только было собрался голос повысить, как Ермак его живо осадил.
— Вот ты воеводить собрался, — сказал он просто, — а как же это ты без припаса пришел?
— Так кто же ведал, что здесь места такие лешие да безлюдные. Ведь от Камня до вас, почитай, никого!