Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
— Ну вот вам, ребятушки, и пост Великий пришел! Таких трудов, как ноне предстоит, у нас допрежь сего дня не было!
Осада началась.
Осада
Татары еще несколько раз пробовали ходить на приступ, но нехотя, словно в шутку. Скорее всего, это был приказ не о штурме, а только о подходе к стенам, с тем, чтобы казаки были в постоянном напряжении и как можно больше истратили боеприпасов.
Атаманы быстро об этом догадались. И теперь, когда всадники начинали кружить вокруг
Но на стены выбегать — приходилось, на раскатах у пушек стоять — приходилось, затинные пищали выволакивать к бойницам — приходилось, огонь и караулы держать недремно - приходилось, а силы убывали…
Ермак понял, что Карача собирается взять крепость измором. Первоначально была надежда на то, что у татар кончатся припасы, и они вынуждены будут отойти, хотя бы на время. Но припасы им постоянно подвозились, потому что Карача перенес под Кашлык свою ставку. А когда растаял снег и зазеленели увалы, стало ясно — Карача никуда не уйдет: он перенес сюда все свое кочевье.
С холма, на котором стоял Кашлык, было видно далеко вокруг. Была видна и ставка Карачи, разбитая в трех верстах от стен крепости. Было видно, как там шла обычная жизнь: пригоняли табуны дойных кобылиц, приезжали гости. В юртах отдыхали воины, которые посменно стояли у Кашлыка. Зоркие казачки разглядели однажды, как туда пригнали лесных людей. Вокруг них плотной толпою толклись воины, а потом над ними поднялись шесты с отрубленными головами.
— Видать, к нам шли! — сказал Старец и отслужил панихиду по убиенным, хоть и не были они православными. Но некому было укорять Старца в нарушении канонов православия: умерли все три священника, шедшие с Ермаком через Камень. Из присланных Москвою людей оставалось в живых не более двух десятков. В том числе и угрюмый стрелецкий голова Киреев, который вроде был, а вроде и не был — толку от него не было никакого.
Съестные припасы, привезенные Ермаком и другими казаками, ходившими за ясаком, расходовались очень экономно: только чтобы с голоду не умереть. Но и они подходили к концу.
Пришел апрель. Вздулась, грохнула и покатила на синих волнах льдины река, заплескала волной в берег.
— Эх, — вздыхали казаки. — Сейчас бы на стружок и айда гулять по Иртышу да по Оби-матушке, а там — Печорским ходом в Москву.
И говорили о том, что Печорский ход — самый надежный! Что там самая верная дорога.
Только до этой дороги было не добраться.
— Вынесла девица соловья в клетке в сад, полетел бы он в небо высокое, да клетка держит, — вздохнул Гаврила Ильин.
— А ты — свисти! — посоветовал Ермак. — Соловей! Все веселее будет!
Свистеть не свистели, а пели много. Татары с удивлением слышали, как из крепости каждый седьмой день слышится стройное пение, а однажды оно продолжалось почти всю ночь.
— Иса-пророк воскрес, — объяснил мулла. — Они празднуют воскресение Исы.
Долгая осада притупила ненависть. Если в начале приступа воины пылали злобой, то теперь им больше всего хотелось домой, в свои кочевья. Прежде им хотелось отомстить этим бородатым пришельцам за го, что они пришли сюда и стали требовать с них, с воинов, ясак, как будто они вонючие остяки или вогуличи… Но теперь, когда шла эта бесконечная осада, а вогуличи и остяки разбежались, Карача начал такие поборы в татарских улусах, что воины стали не поговаривать, а роптать, мол, Ермак брал много меньше… И не надо было воевать — жили бы дома.
И даже жалели, что пробили днища у стругов, и долго кричали об этом казакам.
— А если бы чуть отступить — прорвались бы они к стругам и уплыли из Сибирского ханства, а мы бы домой пошли!
И такие разговоры ширились, несмотря на то что Карача нескольких «болтунов» приказал забить насмерть палками. Но разговоры только усилились, правда, говорить стали осторожнее — только между своими. И там, где никто из слуг Карачи не мог подслушать и донести. А такое место известно где — в дозоре.
Два пожилых татарина, лежа в секрете караульном, излили все свои горести и сомнения друг другу, без опаски быть подслушанными — до Ермака было в десять раз ближе, чем до Карачи.
— Вчера приехала жена, — говорил один, — вокруг ставки овцы все вытоптали — надо на новое место перегонять — а кому? Бабам и волков не отогнать!
— Тут свои хуже волков! — поддакнул второй. — Ко мне три раза приходили. Одни — от Кучума, другие — от Сеид-хана, третьи вот от Карачи — я спрятаться не успел! «Иди — воюй!» А чего мне воевать? Сроду воевать не любил! Вот, пригнали сюда! У меня все ловушки пропали! Сейчас нужно с пчелами возиться, а тут — «Иди — воюй!» За кого?! Все трое пришли, все трое ханы! Был Едигер-хан — вот это был законный хан, Кучум его убил — тоже один хан был! А теперь целых три и все ханы! И все друг с другом воюют…
— Ермак, который в Каш лыке сидит, — тоже хан! — сказал первый. — Мне верные люди говорили!
— Да ты что! Он же русский!
— Никакой он не русский. Он по-кыпчакски говорит. А потом, сам посуди: он ни одного татарского мурзу не убил! А Маметкула-хана пленил и с таким почетом принял, будто это его брат родной! Таурзака как принял! А мне верные люди говорили, когда Маметкула брали, человек Ермака старику сказал, что это Сеин Бахта Тагин кочевье Маметкула русским указал.
— Да-да-да… Я это слышал.
— А старик спрашивает: «Кто вы, добрые люди?» А он и говорит: «Казак — сары!» Понял?! Кыпчаки западные!
— Да-да-да… Ай-ай-ай… — прицокивал языком его слушатель.
— И я думаю — этот Ермек не простого рода!
— Ер-мек — «утешитель», значит?! Так?
— Я не знаю, что и думать, но выходит, что так.
— Так, может, он и есть настоящий князь Сибирский?!
— Я этого не говорил! И ты этого не говорил!..
Они опасливо заозирались.
— Слушай! — все-таки не выдержал тот, который сокрушался о пчелах. — Так, может, он и есть законный хан? Почему его так все боятся и никак не могут победить?!