Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
— Сколько до них ходу? — спросил глуховатый Сарын.
— Говорит, неделя. Можно и быстрее.
Атаманы примолкли, боясь поддаться соблазну
легкого решения.
— Спать айда! — сказал Ермак. — Пусть каждый утром скажет, что надумал и решил. Заутре соберемся.
Последний поход
Стало быть, так! — Ермак оглядел построившихся у стругов товарищей. — Поход будет тяжким. Не таким, как раньше. Куда мы идем — татар больше. Тамо гнезда их. Тамо они не в чужих стойбищах, а в своих улусах. А нас — всего ничего. Огненного припасу нет. Силенки у нас — аховые. Подмоги ниоткуда не придет. Потому — дойдем до каравана — свинцом, и порохом, и зерном разживемся. А до того — каждый выстрел на счету. Ночевать станем опасно. Рядом со стругами. Каждый — свое место должен с закрытыми глазами на струге находить. Как весла разобрали — на воду и отходить. Отставших не ждать! Прикрывать отставших нечем!
До вечера казаки отходили от стругов и по команде бросались к ним.
Получалось так: пологи ставили около стругов. Дозоры на полета сажен, на выстрел стрелы, вперед выносили. Еще дале — на семьдесят пять — сто сажен секреты. Как раз получалось, когда секреты тревогу дают и бегут к дозорам, дозоры их прикрывают и держат первый заслон. За это время казаки из пологов успевают в струги вскочить и прикрыть дозоры огнем и стрелами. Как только дозоры через борта повалились, все струги разом весла на воду — и выгребать на стремнину!
Струги ставили друг от друга неблизко, чтобы веслами не перепутаться.
Весь вечер и полночи бегали по берегу от леса — учились. Под утро поспали маленько, молитву прочитали и погрузились. Съестных припасов взяли на десять ден, а огненный разделили на три части. Две в Кашлыке оставили — затем, что осталось казаков, обезножевших и опухлых, цинготных да немощных, всего два десятка человек. Им без огненного боя — враз конец. А если падет Кашлык — куда ворочаться?
Отслужили короткий молебен. Стали прощаться.
Оставшиеся, не таясь, слезы ронили — ослабели, да и сомневались…
— Целуйте крест, что не бросите нас, возвернетесь.
А глазами-то прямо в душу глядят.
Ермак первым шапку скинул, к кресту подошел:
— Не сомневайтесь. Дожидайте нас да держитесь!
И видя, что и крестному-то целованию не верят,
крикнул:
— Московская рать подойдет! Господь нас не оставит!
Обнялись, стиснулись бородами — а там через борт, кто — за весла, кто — к пищали, кто — парус ставить.
— С Богом!
Пали весла на воду, привычно уперлись ногами гребцы. Запел-зазвенел на передовом струге, помогая держать такт гребцам, высокий голос:
Как по морюшку, морю синему,
ай Морю д’синему, ай, по Хвалынскому, да!
Выплывали, да, ой, выбегали ой, да,
Тридцать кораблей, да и три кораблика…
Было время — были кораблики, как в песне — тридцать три струга, а теперь вот пять… да и те порассохлись, только смолой воду и держат. Дрянь струги — гнильё!
Вышли на стремнину Иртыша, стали на веслах меняться чаще. Выгребать против течения и под парусом было тяжеловато. Растянулись в редкую цепочку. Поплыли мимо берега с темными лесами да осыпями, с безымянными речками да ручьями, впадавшими в Иртыш.
Потянули за стругами рыболовную снасть, стали таскать серебряных рыбин — вроде и войны нет, вроде не боевые струги плывут с воинскими людьми, а рыбаки вышли на путину. Но торчали над низкими бортами черные стволы пищалей, глядела вперед курносая пушка, да завалены были струги боевыми доспехами.
— А давно ли, батька, мы с тобой из Чусовского городка вот так-то выплывали! — сказал вдруг Ермаку глуховатый и потому молчаливый его станичник Сарын.
— Да, — ответил после долгого молчания атаман. — Помыслить страшно. Навроде вчера — ан третье лето на исходе.
— Так-то, да не так… — сказал совершенно обеззубевший казак Шантара. — Выплывали-то мы ране как войско. А сейчас и сотни нет, да и те — калеки, не воисты!
— Ране-то мы неведомо куды шли! — возразил Ермак, чтобы подбодрить казаков. — А теперь нам все знаемо.
— И теперь неведомо куды! Мы ж на энту сторону николи не гребли! — прошамкал Шантара.
— Чего ты заныл? — хлопнул его шутливо по шапке атаман. — Ишь, нуда какой!
— Да! — вздохнул Шантара. — Попов нет! Перемерли все. Так на душе тяжко, и поисповедоваться некому!
— Зубов нет! — передразнил его Якуня-булат.
– В животе пусто, и пожевать нечего.
— И нечем! — беззлобно ответил Шантара.
Казаки засмеялись.
— Именно что нечем… — вздохнул глуховатый Сарын. — Пороху-то кот начихал, как у калмыка бороды — на одну драку!
Струги медленно поднимались по Иртышу. Течение было сильным, и даже поставленные прямые паруса помогали плохо. Двигались со скоростью улитки. Мимо ползли леса, прогалины лугов. Лес был помельче -начиналось подстепье.
— Слышь, Ермак Тимофеич, а чего табе шаман нагадал, когда мы в Пелымском походе были?
— Да кто поймет! Он там бормотал Бог знает чего… — ответил Ермак. — Меня потом за это Старец чуть не убил! Ты, кричит, христианин али нет? Раз христианин — ничего с тобой не будет, окромя воли Божьей. И неча к волшебникам всяким ходить да на сатанинские их волхвования пялиться.
— Так ведь они же и лечат, и предсказывают…
— Старец говорил — это от сатаны все! Сатанинские предсказания! А они и говорят-то все сумнительно. Я спытал что с нами дальше будет? Он — шалты-балты… Домой вернетесь! А куды домой? В Кашлык, дак это мы и без него знали…
Ермаку припомнилась густая чаща на Пелыме, куда привели его лесные люди. Поляна, уставленная странными идолами: доски, смутно напоминающие человеческую фигуру, нарисованные руки, стыдные места, вместо носа — труба берестяная, а животы у всех позолоченные.