Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
Женщины в платьях с откидными рукавами, как у коренных казачек на Дону, в чувяках без задников, принесли блюда с едой, которую Ермак раньше не пробовал: маленькие белые пирожки с мясом, отваренные в воде.
— Как называется?
— Вогуличиназыват «пель-мель», мы — «корзе»…
— У нас нет такой еды.
— Как нет! — сказал Мещеряк. — А биллеш?
— Биллеш и у нас есть! — обрадовался Елыгай. — Тесто так, и мясо внутри. — Они вспоминали разную еду, и все совпадало: бурсак, каурдак, сюзма, айран. Ермак примечал, что женщины в этом
Ермак заметил, что перед едою Елыгай перекрестился, но как-то не так, как казаки. Боясь обидеть хозяина, он не стал расспрашивать о вере. Сидели на полу, по-степному поджав ноги, после обильного угощения откинулись на подушки. Женщины ушли, а мужчины расстегнули воротники чекменей.
И вдруг Елыгай впился глазами в крест, который был виден в распахнутом кафтане Ермака. Он протянул руку и вытащил крест на кафтан.
— Откуда? — спросил он.
— Отец дал! — сказал Ермак. — Сказывал — дедовский!
— Это аджи! — Елыгай распахнул рубаху, и атаман увидел точно такой же крест, похожий на цветок. — Это аджи. Теперь я знаю, что мы одного корня.
Много веков назад наши предки вышли из Ала-тоу — золотых гор из страны Ак-су — Беловодья. Одни пошли на восток, другие пошли на запад. А те, кто остался, были побеждены соседями, узкоглазыми и черноволосыми, как остяки или некоторые татары. Наши предки ушли далеко на запад, оставляя кочевья по всему пути от большой реки до Ала-тоу. Потом пришли монголы и победили наших героев. Затем пришел хан Узбек и стал уничтожать нашу веру, но мы веровали в Иисуса Христа и потому уходили, когда не могли победить.
— Я знаю! — не выдержал Ермак. — Я знаю! Мне рассказывал отец…
— Нас мало! Нас очень мало… — горестно вздыхал Елыгай. — Когда-то кочевья покрывали все великое поле — Дешт и Кыпчак, а теперь видишь: мы встретились, как две песчинки в реке. Я видел твоих воинов — большинство из них люди других народов.
— Да, — сказал Ермак, — только пятнадцать человек моей станицы.
Атаманы, разомлевшие от сытного обеда, уснули, откинувшись на подушки, понимая, что опасности нет, что попали к своим, а Ермак и Елыгай все говорили и говорили.
— Ты — великий воин! — говорил Елыгай. — Ты победил самого сильного хана, оставшегося от Золотой Орды, — врага нашего чингизида Кучума, ты настоящий сибирский князь! От тебя должен начаться новый народ! Мы должны снова поставить наши бунчуки от великой реки до Ала-тоу.
Старик поднялся и, взяв атамана за руку, повел его в другую избу, что-то шепнув по дороге пожилой женщине, наверное, жене.
Там тоже был накрыт дастархан, и они сели на кошму. Скрипнула дверь, и Ермак обмер.
В дверях стояла девушка. Ермаку показалось, что воскресла его Настенька-Насто.
— Это моя дочь! — сказал Елыгай. — Я хочу, чтобы она стала твоей женой.
Девушка чуть повернула голову, и Ермаку показалось, что в дверях стоит его мать, такая, как приходила в его снах; такая, какой была она там, в северном селении, почти полвека назад.
— Сколько ей лет?
— Шестнадцать. Я давно собираюсь ее выдать замуж, но жениха, достойного нашего рода, нет — сары-чиги. И тут Бог послал тебя.
— Я — старик! — сказал Ермак. — Я довершаю пятый десяток…
— Ну и что? — сказал Елыгай. — У тебя еще может быть много сыновей. Они вырастут, и у них будут сыновья, и мы снова отвоюем Старое поле и будем жить, как прежде.
— Нет, — сказал Ермак. — Раньше я тоже этого хотел. Но Господь взял к себе моих детей и мою жену. С тех пор я не прикасаюсь к женщине.
— Это неверно! Нужно иметь много сыновей-воинов!
— Нет, — сказал Ермак, словно отряхивая сон. — Господь ведет меня по другому пути. Он говорит мне что-то другое…
— Что?
— Я не знаю. Я — великий грешник и не слышу голоса моего Господа.
— Ты же не монах! Женись!
— Нет! — сказал Ермак. — Я дал обет. И Господь ведет меня, я знаю! Прошу тебя, — сказал он Елыгаю. — Пусть твоя дочь уйдет. У меня сейчас разорвется сердце — мне кажется, что это моя мать и моя жена поднялись из гроба и стоят здесь.
Девушка вышла, будто растаяла. Ермак сдавил ладонями голову; у него мелко стучали зубы.
— Прости, коли обидел тебя, — сказал он Елыгаю.
— Нет, — ласково коснувшись его плеча, сказал старик. — У тебя другой путь. Ты — князь сибирский.
Немного успокоившись, Ермак попытался объяснить:
— Не может один народ наследовать землю. Но разные народы живут на ней. Они уходят и рождаются, сплетаются и расходятся, рождая новых людей и новые народы. И пытаться возродить ушедший народ — это все равно, как ждать, что родит старая женщина…
— Но Сарра, жена Авраама, родила… — сказал Елыгай.
— Эх, Старца-то нет… — вздохнул Ермак. — Он бы объяснил. Я думал над этим… Сарра родила сына, в роду которого появился Спаситель. Она родила светоч миру.
— Ты — князь! — сказал уверенно Елыгай. — Ты — князь сибирский истинный! Ты и говоришь, как князь, и думаешь, как князь.
Когда казаки садились на струги, весь род Елыгая вышел на берег. Речной ветер раздувал и качал на древках белые и черные бунчуки с хитрой золотой оплеткой, плескал крыльями шелковых башлыков. Трепал шали на головах женщин. Ермак обнял Елыгая. Старик был торжественен и строг.
— Прости, коли что не так… — сказал атаман.
— Прости и ты нас, князь сибирский, Ермак Тимофеевич, — четко выговорил Елыгай, а когда струги отчалили, громко крикнул: — Да славится Ермак сын Тимофея из рода сары-чиги, князь Сибири! — и взмахнул булавой.
— Хурра… Хурра… Хурра!.. — трижды прокричали воины.
— Ты чо, батька, правда, что ли, князь? — спросил недоуменно Мещеряк, поравнявшись со стругом Ермака.
— А то как же! — сказал атаман. — Чего там князь — бери выше — салтан! А вы, сукины дети, мне чести не оказываете!