Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
С большим трудом развели огонь, но дождь лил такой, что ни обсушиться, ни обогреться было невозможно.
С каждого струга отчислили по дозорному. Ермак сам взялся идти с ними.
— Куды ты! — заартачился, как всегда, Мещеряк. — Не твой черед!
— Да какая разница? Мне все едино не уснуть — ломает всего!
— Ну, тады ложись в струге! А энти пусть без атамана идут. Мы здеся как на острову. Да и кто в такую непогодь сунется?
— Береженого Бог бережет, — сказал Ермак, натягивая на мокрую рубаху ледяную кольчугу.
Ермак с пятью дозорными отошел к перекопе, натянув на голову овчинную бурку, угнездился так, чтобы видеть подходы от леса к перекопе.
Только увидеть, конечно, ничего не удавалось — стояла тьма, прорезаемая молниями, да плясали блики высокого костра у стругов.
— Надобе костер загасить! — сказал Ермак дозорному. — А то из-за него ничего окрест не видно.
— Да кого тут видеть-то, — сказал дозорный. — Кучумка, небось, с бабами в сухой юрте спит, а мы тута мокнем…
Ермака знобило вовсю.
— Не вовремя захварываю! — сказал он. — Видать, года мои подходят. — Он еще сказал, что Вагай сильно обмелел и его, пожалуй, можно перейти, минуя перекопу.
— Да ну! — возразил дозорный. — Услышим, ежели что, а по откосу татарам сюда не влезть, склизко!
Они еще поговорили о том о сем.
Дождь перестал, но ветер так метался в прибрежных камышах, что над мысом стоял гул, будто шумели перекаты. Под ровный шум Ермак не то чтобы задремывал, а так, плыл мыслью, воскрешая в памяти картины детства, товарищей…
— Странно как здесь ветер дует, — сказал он дозорному. — По Иртышу гудит, аж камыш ломает, а на Вагае — туман встает. — При свете молний действительно было видно, как с Вагая ползет туман…
Дозорный ничего не ответил. Атаману показалось, что шуршание камыша как-то странно переместилось с Иртыша на Вагай.
— Братка! — позвал Ермак напарника. — Братка!
— Я! — ответил тот из темноты.
И вдруг что-то свистнуло прямо у Ермаковой головы. Дозорный вскрикнул.
Мгновенно Ермак вскочил на ноги. Блеснувшая молния выхватила из темноты несколько фигур, выбегающих из Вагая на берег.
— Сполох! — закричал Ермак. — Сполох!
Чьи-то руки схватили его за плечо, сорвали тулуп.
Звякнуло железом по кольчуге. Ермак рубанул саблей вправо, кто-то страшно закричал в темноте.
Крутанувшись, Ермак попал саблей во что-то мягкое слева и что есть мочи бросился бегом к стругам.
В темноте он наскочил еще на кого-то, отмахнулся саблей, попав по войлочной спине, споткнулся через упавшего, сам упал.
— Братцы! Сполох! — кричал он. — Братцы!
Пыхнувшая молния осветила клубки тел у стругов
и взмахивавшие весла. Ермак нацелился на спины в мокрых халатах, которые плотно перли к стругам. Еще рубанул.
При свете молнии Ермак увидел струг всего в пяти шагах от себя. И в тот же момент что-то страшное ударило его в спину и в шею.
Он увидел высокое крыльцо, деревянные перила и мать с раскинутыми руками, бегущую ему навстречу по белому нетронутому снегу.
Исход
В полной темноте струги стремительно вынеслись на середину Иртыша, куда не могли достигнуть стрелы. Буря разнесла их. Одни, сразу как рассвело, пошли в Кашлык, другие пристали к островам и с рассветом развели костры, чтобы обсушиться.
Мещеряк недосчитался на своем струге дозорного и понял, что дозор погиб. Весь.
И Ермак.
Молчаливо и быстро собрались казаки, едва обсушившись. И по тому, как налегали они на весла, как без песни гнали и гнали к Кашлыку, Мещеряк понял, что у всех на уме одно и то же.
На подходе к городищу увидели три струга под берегом и казаков, копошащихся возле. Мещеряк вглядывался в них, ища знакомую фигуру старого атамана, и не видел его. Из острога выбежали все казаки. Не выдержав, Мещеряк закричал:
— Станичники, Ермак с вами?
— Нет! — донеслось с берега.
Спешно причалили, разгрузили струг. Словно от этой торопливости что-то могло измениться.
На трех стругах тоже недосчитывались дозорных. День и ночь болтались казаки по берегу, дожидаючись последнего струга, цепляясь за последнюю надежду, что, может, на нем вернется атаман. О том, что он может быть убит, никто не говорил вслух — так страшно это было.
К обеду следующего дня причалил последний струг. С него снесли два трупа казаков-дозорных. Оба были убиты стрелами.
Один добежал до струга и умер в пути, труп второго подобрали на мысу, куда вернулись, как только ушли татары. Ермака ни среди живых, ни среди мертвых не было.
Два дня спустя через остяков татары передали, что могут продать еще четыре трупа убитых на мысу казаков за малый выкуп.
Выкуп тут же собрали и отдали. Вскоре остяки привезли на лодках и вывалили на песок четыре мешка. Оттуда выкатились отрубленные головы, руки и ноги убитых.
— Это они уж над мертвыми глумились, — в один голос согласились казаки. — Все приметы, что рубили головы мертвым.
Казаков похоронили в одной могиле. Мещеряк опросил побратимов погибших, и стали поминать их по Божьим именам на панихиде: «Убиенных рабов Божьих Якова, Романа, Петра, Михаила, Ивана и Петра же другого, в струге убитого…»
Слабо теплилась надежда, что Ермак попал в плен. О том, что каждый готов был на любую муку ради его выкупа, даже не говорили. Мещеряк каждый день расспрашивал остяков, вогулов и других лесных людей, а также татар, приходивших к Каш лыку или захваченных казаками на промыслах: что слышно о Ермаке? Но вестей не было никаких.