Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
Стрелец было открыл рот, чтобы осадить казака, но из двери выскочил дьяк Урусов и кинулся к Ермаку:
— Ермак Тимофеич, благодетель мой! Да что ж ты не предупредишь никогда! Нет чтобы в дом, а не н приказ…
Троекратно расцеловавшись, атаман и дьяк пошли н отдельную хоромину, куда заходили только самые почетные посетители. Мигом атаман был усажен на почетное место. И стрелец, которому пришлось подавать угощение, не мог скрыть удивления при виде того, как неподдельно радуется дьяк приходу этого неизвестного атамана.
— Ходют тут тати разные! — ворчал он. — Басурмане!
— Ты говори да откусывай! — посоветовал ему
— А чего я сказал?! — огрызнулся стрелец.
— А того, что это благодетель дьяков. Он его мальчонкой на Казанском разорении подобрал, да вылечил, да выходил, да в монастырскую школу уму-разуму набираться отдал! И вклад за него сделал! Вот и вырос дьяк Урусов на казацкие деньги, в большие люди атаманским благословением вышел. Ты-то у нас недавно и того не ведаешь, что Урусов атамана Ермака выше отца родного почитает.
— Тоже отца нашел! Да на вид Урусов атамана не моложее, оба уже как старые псы в седину отдают! — не унимался обиженный стрелец.
— Заткнись, дурья башка! — посоветовал старый писарь. — Выпорют тебя за невежество! Право слово, выпорют! А дьяк атамана не намного моложее, при Казанском взятии атаман-то годов пятнадцати был, а Урусов лет семи… Вот и полагай!
— Нечего мне полагать: не велики баре — казаки да татаре!
— А ну пошел во двор! — затопал на него ногами старый писарь. — Скотина чумовая! И на нас-то своею грубостью гнев накличешь… — И сам, взявши поднос с заедками, потащил его в особливый покой, где разговаривали дьяк и атаман.
Вскоре он выскочил обратно и, кликнув двух писарей в помощь, принялся шарить по полкам, где грудами лежали свитки; погнали молодого писаря на полати, где лежали «скаски» за много лет. Раза два выходил сам дьяк Урусов, рылся в одному ему ведомых документах и уносил их в особливую палату. Зверовидный стрелец только диву давался — такого переполоха, вызванного приходом безвестного атамана, он отродясь не видывал, и страшно ему хотелось узнать, что же там, за крепко затворенными дверями, происходит. Раза два он исхитрился и заглянул в на мгновение открытую дверь. Атаман сидел на лавке, а перед ним, как ученик перед наставником, что-то вычитывал из свитков, грудой лежащих перед ними на столе, дьяк.
Но вряд ли сгоравший от любопытства стрелец понял бы, о чем идет речь между седым, изрубленным атаманом и спасенным им когда-то на Казанском пожаре татарчонком.
Дьяк подтвердил, что Государь справлялся об Ермаке и даже поговаривал, что Ермака следовало бы отправить в Пермь, для обороны противу сибирских набегов, но указа писать пока не велел.
— Велел не велел, а ежели решил в Пермь меня послать, не забудет. Государь долгопамятлив!
— Ну и хорошо! — сказал, щуря хитрые татарские глаза, Урусов. — А тебе что, батька, на старости лет неохота в тепле да покое пожить? Хватит казаковать-от!
— Я и хотел… — сказал Ермак. — Вернуться бы на Дон. В свой юрт. Там у нас вся станица вернулась. Городок поставили. Отары у нас, табуны… Отеческие места!
— Да Бог с тобой! — сказал дьяк. — Какой там покой?! Какие табуны! Неровен час — ногаи прорвутся… вот тебе и отеческие места! А они пойдут! Обязательно пойдут. Наши доносят: им большие деньги папа римский на поход прислал.
— Посулил небось, — усумнился Ермак. — Однако
— Знамо, пойдут. Мы уж сейчас потихоньку воинских людей на засечную линию переводим… Под Псковом-то на убыль идет. Застрял Баторий, не сегодня завтра побежит.
— А ну, что там за Пермской острог? Сказывай, — попросил Ермак. — Может, и вправду там служба гожая?
Вот тут-то и кликнул дьяк Урусов писарей, и забегали они, как мыши по амбару, и натащили вскоре ворох бумаг да пергаментных свитков. Но дьяк Урусов, недаром Царем ценился превыше многих, — он со «скасками» только сверялся, а говорил-вычитывал все по памяти, точно в книгу глядел.
— Пермская земля и Велкий Камень, татарами Уралом рекомый, нам давно ведомы! И русские люди за Камнем давно бывали и живали, промышляли зверя, и зимовья там стоят. Почитай, лет с четыреста новгородские мореходы за Камень плавали, в Югру и Мангазею до реки Оби. Того же времени и ход за Камень есть, по реке Печоре. Кузьма! — крикнул он властно. Ермак подивился, как из заморыша-татарчонка вон какой дельный дьяк вырос. Да как он в кулаке весь Разрядный приказ держит. — Кузьма, подай чертеж вот отсюдова. Первый раз дань с тамошних жителей собрал воевода Василий Скряба, — Урусов нахмурился, посчитал и сказал точно: — Сто шестнадцать лет назад! Вот так будет!
— Ловко, — похвалил не то воеводу, не то своего найденыша Ермак.
— А сто десять лет назад воевода Федор Пестрый повоевал всю Пермскую землю и поставил острог Чердынь.
Кузьма притащил чертеж земель, знаемых по Камню и за Камнем, Ермак вгляделся в переплетение линий и букв и единственно, что понял, — за Камнем земли почти незнаемые и списков на них нет.
— Ходили за Камень сто лет назад Федор Курбский да Иван Салтыков Травин; разбили пелымское войско, прошли по Тавде мимо Тюмени в Сибирское Ханство, обошли владения хана Ибака Сибирского, который в те поры с Ордой воевал и нам не препятствовал, и вышли по Иртышу на Обь. Тогда тамошние люди князек Пыткей, Югра, Юмшан в Москву к нам ездили и под цареву руку просилися, потому от татар тамошних большую тяготу терпели. Переговоры шли, но Ибак-хан задурил, решил стать Царем Золотой Орды, его и убили люди хана Мамука. А Тюменский хан Мамук сразу Казань захватил и хоть сидел тамо
недолго, а крамол своих не оставил. Тогда Государь наш Василий Иванович Третий послал воевод князя Семена Курбского, Петра Ушатого да Василия Бражника Заболоцкого с четырьмя тысячами ратников из городов северных.
Урусов выхватил ведомую ему бумагу и прочитал:
— «Тысяча девятьсот человек с Двины, Ваги и Пинеги, тысяча триста четыре человека из Устюга Великого, пятьсот человек с Выми и Вычегды, а также вятичи, двести человек руси да сто человек татар из Казани да из Арска…» Может, и мои там были, — откомментировал Урусов.
— А уж мои-то наверняка! — сказал Ермак. — Мы-то как из Старого поля ушли от Тимир-Аксака, гак к Великому Устюгу прибились, там и бедовали.
Да ведаешь ли, Ермак Тимофеевич, что это за поход был? Это же в темень да мороз ночью непроглядной на лыжах Камень обошли, да пятьдесят восемь князьков покорили, да Югорскую землю подчинили Москве. С тех пор Государь к титулу прибавил: князь Кондинский и Обдорский! Вот они, эти земли, — показал Урусов на чертеже. — Вот земли Югры, а вот — Пелым, а ниже — Ханство Тюменское и Ханство Сибирское, — вот откуда ковы да козни да война идет.