Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
Засмеялись атаманы, потому что никто в пытку не верил. Многие ведь из них и биты и пытаемы были, и знали — крепкий человек и под пыткой не сломается, а говорить станет, что ему надобно, а слабый такого наврет, что потом знать не будешь, как и расположить все его сплетки.
— А тиун-то не брешет, — вступил не в очередь Ермак. — Простите, что не по ряду говорю. Но чтоб времени не терять и пустое не гутарить. Я этого тиуна в Москве встречал, когда он по приказам болтался — воев выспрашивал. Как раз ему царева грамота вышла. Черкас подтвердит.
— Истинно! —
— Коли так, — подытожил старый ясс Кочур, — все, что он говорит, — правда. Он и путается, как правду говорящий. У брехуна все складно бывает.
— Я москалям не верю, — сказал, все еще петушась, Бурляй.
— Твое дело, — одернул его Мещеряк. И Бурляй прикусил язык, понимая, что наговорил лишку.
— Надоть на Круге в Черкасске все это и обсказать, можно и ярыжку этого туда представить, — предложил простодушный Яков Михайлов.
— На Круг-то на Круг, — раздумчиво произнес хитрый Алей Казарин, — да только не в Черкасске…
— Верно, — сказал старый Кочур. — Наворотил ты, Ермак, с Буканом делов… Вас тамо многие с шаблюками дожидаются! Ты что думаешь, за Шадру мстителей нет?
— Дураков много! — вспыхнул Букан.
— Дураков не дураков, — спокойно остановил его Алей, — а пря пойдет такая, что могут и в ножи взять! Ты явился — бах, бах… из рушниц. А на отеческой земле братскую кровь лить нельзя!
— А отары да табуны у своих угонять можно? — закричал Букан. — Жаль, Кумылга помер, он бы вам сказал.
— Кумылга нас предупреждал! — сказал Ермак. — И крови Шадры лить не велел! Так что, братец ты мой Букан, кайся — грешны!
— Нет моего греха! — вспылил Букан. — Я что, отчину защитить не могу? Да я единокровного брата порешу, ежели он в мой дом татем придет!
— Твой юрт где? — спокойно спросил Алей. — А где ты пальбу учинил? Не слышу?
— Да ладно, чего там! — сказал Ермак. — Вино-паты! На мне кровь Андреевых казаков. На мне!
— Ты что! — закричал Черкас. — Да мы ни одного казака пальцем не тронули! Ты, батька, Шадру маленько петлюгом поучил, и все! Не мы кровь пролили!
Атаманы заговорили разом, заволновались…
Ермак встал, подошел к аналою, положил руку на Евангелие:
— Перед Богом говорю…
Разом все смолкло.
— Я виноват! Кровь казаков гребенских на мне, и боле ни на ком!
Молча приняли клятву атаманы. Строгие слова были сказаны, и теперь ежели кто, по законам крови, станет искать виновного, ответчиком будет только Ермак.
— Ты сказал! — подытожил старый Кочур и перекрестился.
— Аминь… — прошелестело за столом.
— А как я свой грех понимаю, — сказал Ермак, — то и на Круг в Черкасск мне идти незачем. Там только распря усилится.
— Коли не идешь и Шадры — нет, — сказал молчавший дотоле Басарга, — распри не будет.
— Братья атаманы! — сказал Ермак. — Не вините меня за Шадру, здесь он сатанинское смущение наводил! Нельзя нам без Руси!..
— Ты не учи! — хлопнул ладонью по столу старый Ясс Кочур. Здесь не робята сидят! У каждого своя голова на плечах… Окацапился, у бояр учить навострился на Москве! На Дону Круг царствует! Как Круг решит — так и будет. И ты нас не учи!
— Простите, Христа ради! — ответил Ермак.
— Бог простит! — усадил его строго, как мальчишку, старый Кочур. — Сядь и молчи! Ты свое сказал.
— Как это на Круг не пойдешь? — подскочил Шабан. — Да чуть не весь Дон тебя атаманом кричать хочет, а ты не пойдешь!
— Ты, глухарь, говори, да откусывай! — закричал атаман Шебалко. — Кто это его кричать в атаманы собрался? Он откуда-то на Дон явился, собственные юрты не бережет, гдей-то Царю московскому услужаить, а мы, то есть коренное казачество, его слушаться должны… — Он сбился на кыпчакский язык и завопил уже вовсе несообразное, позабыв, что атаманы язык этот понимают не все.
— Видали? — загрохотал Ермак, разом перекрывая своим басом все голоса. — Это здеся, на атаманском совете, а что на Кругу будет?
— А на Кругах всегда так-то! — спокойно ответил Яков Михайлов. — На то он и Круг — кто кого переорет.
— Что вы как дети малые! — остановил крик старый Кочур. — Я только напомню тебе, Ермак, что кто на Круг не пришел — тот из Донского Войска уходит. Донское Войско за него стоять не обязано.
— Ну что ж, — сказал Ермак. — Видать, судьба моя такова… Пойду со своим юртом к Волге. Мы и так, почитай, на Волге кочуем.
— Да ты че, батька! — закричал Черкас. — На Волге одна голутва! Там коренных казаков нет!
— Кисмет, — сказал Ермак. — Видать, принимать мне строгановскую службу. Кисмет, — повторил он. — Вот оно и возвернулось, Пермское воеводство.
— Чего? — не понял Яков Михайлов.
— Да не свернуть с пути-дороженьки! Как Бог судил… — ничего не объяснил ему Ермак.
Атаманы еще кричали, то расходясь, то затихая, часа два. Пока не стало ясно, что мнения у всех разные. Одни — такие, как старый Ясс, Казарин, Басарга, Букан, стояли на том, что никуда ходить не надо — пусть каждый владеет юртом своим и помогает соседям, ежели придет враг. Другие возражали, что в степи так не удержаться и нужно всех казаков отправить на юг, где с русскими стрельцами бить ногаев и турок. Третьи убеждали, что нужно вместе с крымским ханом отбить приток русских мужиков, что как вороны на жнивье лезут в Старое поле и распахивают все новые и новые уделы.
Единственно, в чем сходились все, это то, что в Старом поле не прокормишься и какую ни на есть службишку приискивать надо. Хоть Царю московскому, хоть королю польскому — как Янов, что из-под Пскова с поляками замирился и к ним на службу пошел немцев бить, — хоть с крымцами противу кавказцев, хоть с запорожцами противу крымцев…
— Так вот же она — служба! — сказал Черкас. — Идти под Камень от сибирских людишек Русь оборонять.
— Далеко и сумнительно! — сказал старый Кочур. — Тут не сегодня завтра в Старое поле ногаи придут, а казаков — раз-два и обчелся. Дай Бог, чтобы станицы свои отвести сумели.