Атаман Ермак со товарищи
Шрифт:
Дрогнула толпа, словно прошла по ней сладкая судорога, стоном отозвалась, потому как для многих это были именно те слова, коих ждала душа. Ибо никаким барышом, никакой добычей, но только подвигом можно было уравновесить те страдания и ужасы, в коих пребывали степные воины посреди океана врагов.
— Именем Господа и Спаса нашего Иисуса Христа! — закончил древнее обращение Ермак.
— Аминь! — разноголосо выдохнула толпа, сразу перестроившаяся на высокий, торжественный лад.
— Теперь от себя скажу, — просто сказал Ермак. — Я потому с Волги
И пойдет оно до Астрахани! Так что Волги вам не видать! На Дон не пройти! А на Каспий вас ногаи не пустят. Потому выйти с Яика можно только со мной! И не по-волчьи, не воровским обычаем, а по чести, по закону христианскому. Нам Бог весть подает — идти для обороны Руси православной от супостата сибирского. Нонь басурмане из-за Камня на Москву метят!
— А и хрен с ней! — крикнул кто-то из толпы.
— Чей голос?! — прогремел Ермак. — По глупости твоей — прощаю! А вы, казаки, подумайте: как падет Москва, что с вами будет? Как пойдут басурмане отовсюду да с латинами стакнутся, где мы, народ православный, окажемся?
— Известно где! — сказал, улыбаясь, Никита Пан. — У турка на галере, с веслом да железным ошейником.
— Мы здесь не прохлаждаемся! — сказал Барбоша. — Мы и тута басурман бьем!
— Разве я вас всех зову? — сказал Ермак. — Скоро сюды рать московская придет, и кто с ней заедино стоять может и вин у него нет — пущай стоит! А ну-ко здесь дьяк да бояре сыск учинят? Истинно говорю вам — за мною дверь узкая, врата не широкие, и не сегодня завтра оне захлопнутся. А покамест выйти можно, и не тишком, а на славное дело!
— Ты нас не пужай! Ты не пужай! — закричал, подскакивая к Ермаку, Барбоша. — Кто тебя знает, речистого, в какую погибель да муку ты нас заманиваешь?
— Вот моя голова на кону! — Ермак показал на брошенную оземь шапку.
— Да наши головы все немного стоят! — огрызнулся Барбоша.
— Не скажи, — как всегда улыбаясь, сказал Пан. — Голова Ермака Тимофеевича и в золоте польском, и в динарах басурманских счет имеет, а для казаков она и того больше стоит. Я с тобой, Ермак Тимофеевич.
— Шкуру спасаешь! Рати московской испугался! — закричал-завизжал Якбулат Чембулатов.
— Нет, — спокойно ответил за Папа Ермак. — Мы не на сытую городовую службу идем. Это не крепостная служба! Места нами незнаемые. А испугался точно! Боюсь — дуриком голову подставлять! Да без славы на Страшном судище ответ держать.
— Боярам да Царю-антихристу служить? Он, сказывают, сына свово убил! — сказал задумчиво Якуня Павлов.
— У нас служба не царская! — и ему ответил Ермак. — У нас наемка купеческая. Но и не купцам мы служить идем, а заступить дорогу на Русь.
Круг, словно сорвавшись после долгого молчания, загудел, раскололся.
— Вы бы посадили казаков, — присоветовал атаманам и есаульцу Ермак. — Чего люди стоят? Хай сядут, подумают спокойно.
Есаулец было поднял нагайку, чтобы крикнуть: «Садись!» Но Богдан Барбоша закричал, чувствуя, что теряет власть над Кругом:
— Станишники! Кто со мной и атаманами верными пойдет ногаев бить — кройсь!
Две трети присутствующих надели шапки.
— Видал? — торжествующе закричал яицкий атаман.
Но надевали казаки шапки по-разному: одни сразу, не раздумывая, привычно сбивая папаху на бровь и откидывая тумак на спину. Другие — медленно, двумя руками, задумчиво поправляя ее на голове. Третьи, надев, тут же неуверенно снимали…
Чувствуя, что таких, кто сначала, повинуясь общему порыву, покрыл голову, а теперь, видя, что не все согласны с Барбошей, передумали, становится все больше, яицкий атаман, опасаясь потерять Круг, что следовал за ним более по привычке, закричал:
— Вот весь мой сказ! Неча тут головы туманить! Хто со мной — айда!
— Что ж ты их с Круга-то уводишь? Дай людям подумать! — закричал Ермак.
Но Барбоша, а с ним Якбулат, Павлов и другие атаманы решительно пошли сквозь толпу к коновязям, уводя за собою большую часть Круга.
Они вскакивали на коней, безлошадные хватались за стремена и, широко шагая, выходили в распахнутые ворота крепости.
— Зря он людей увел! — сказал Никита Пан. — Пропадут они тута.
— А мы тама! — хмыкнул Кольцо. — Но я с тобой пойду. Меня в стрелецкую петлю не манит! Я лучше сам уйду и своих казаков уведу. А то учинят сыск — воистину завертишься тута.
Ермак выбил пропылившуюся шапку об колено. Надел тегиляй и сказал:
— Надо не мешкая к Волге идти! Не ровен час, стрельцы ее перекроют.
— Это верно! — согласились атаманы.
К вечеру, пересчитавши людей, твердо решивших идти с Ермаком, убедились, что их полторы сотни. Человек пятьдесят остались в крепости, а двести пятьдесят ушли с Барбошей.
— Возвернутся! — уверенно сказал Пан. — Куда им деваться? Возвернутся. Весь припас тута!
В дорогу взяли по совести — ровно столько, сколько на полторы сотни припадало при дележке. Никто чужого нитки не взял — потому хоть дороги казаков разошлись, а оставались здесь свои. Братья!
Заутро отслужили молебен и двинулись. Но не на запад, к Волге, как предлагал Иван Кольцо, а на север, к Иргизу-реке. Где в потаенных местах стояло несколько стругов и откуда вниз по течению легко было спуститься на Волгу ближе к Самарской дуге.
Скакать обратно и вывести струги к месту встречи взялся неутомимый Мещеряк.
По пути как-то само собой сталось, что казаками служилыми и коренными атаманит Ермак, а воровскими — Кольцо. Никто его на эту роль не выбирал — само собой сложилось, что, как самый горластый и решительный, он верховодил над другими атаманами. Никита Пан предпочитал вперед не высовываться и сзади не оставаться. Хитроват был, дальновиден, не больно храбр, если храбростью считать бесшабашную удаль Кольца.