Атаман Золотой
Шрифт:
Наступило 18 января.
Бибиков ожидал на совещание членов Горной канцелярии. В кабинете было холодно и неуютно, так же холодно, как и на душе.
Потрескивали в камине дрова. Большие настольные часы с бронзовыми фавном и вакханкой по бокам спокойно отсчитывали время.
Бибиков подошел к окну. На углу Уктусской и Проспективной полосатая будка. Будочник в тулупе с алебардой в руках прохаживается около своего поста. Вон проехал драгунский патруль. Можно ли положиться на воинские команды в том случае, если злодей подступит к стенам города-крепости?
Нет, только решительными
— Ужо придет батюшка-государь, он с вас башки поснимает, енералы!
Откуда такая злоба, такая дерзость, такое неповиновение?
Полковник вздохнул. Мысли его перенеслись в недавнее прошлое, когда он спокойно жил в своем имении. Там кабинет его украшали фрески на мифологические сюжеты, трельяж, обвитый плющом, мягкий диван, а по обе стороны — подстольники с венсенским фарфором. Милые сердцу безделушки!
Надоест деревенская тишина — он едет в дормезе с десятком гайдуков в Москву. Здесь бывшие сослуживцы, красивые женщины, балы, игра в фаро. Мир покоя и счастья, роскоши и наслаждений — этот мир казался ему непоколебимым в своих устоях. В деревнях крепостные покорно отбывали барщину, старосты аккуратно отправляли в барские усадьбы обозы со всяким добром, дворовая челядь прислуживала господам. Все были довольны и благополучны, и вдруг — как будто произошло трясение самой земли — послушные трудолюбивые пейзане образовали толпы разъяренных мужиков, и предводитель этой мятежной орды, беглый донской казак Емельян Пугачев, идет кровавой дорогой от Оренбургских степей и Яика.
Его имя не сходит с уст. О нем говорят в дворянском собрании, шепчутся по заугольям городские мещане и верхисетские мастеровые…
В восемь часов съехались на совет горные чины. Все они встревожены, под глазами темные круги — многие проводят бессонные ночи. Каждый час может принести известие о появлении вблизи города отрядов самозванца.
— Я собрал вас, господа, — начал Бибиков, стараясь сохранить полное спокойствие, — я позвал вас, дабы вкупе с вами обсудить положение в городе и провинции. Предупреждаю, что оно сугубо опасно. На мою просьбу прислать воинское подкрепление генерал Деколонг уклонился от ответа. Ачитская крепость занята мятежниками. Крестьяне, взятые из приписных слобод и почисленные в воинскую команду, обратили оружие против офицеров, связали и выдали их злодеям…
Горные чины в страхе переглянулись.
— Что же будет с нами, с нашими семьями?
— Какие меры думаете вы предпринять?
— Нужны самые решительные меры! — воскликнул Башмаков.
— Обсудим сии меры со спокойной головой, — отвечал полковник. — Я уже запросил воинскую помощь из Казани и Тобольска.
— А если ее не будет?
— Тогда… тогда разрешаю всем благородным покинуть город.
— To-есть бежать, куда глаза глядят? — дерзко крикнул Башмаков.
Бибиков вынул из-за борта камзола батистовый кружевной платок и нервно отер пот со лба. Чего он хочет от него, этот чиновник с лицом палача? Может быть, он думает
В дверь постучали.
— Войдите!
Вошел дежурный офицер и, отдав честь, отрапортовал:
— Мятежники заняли Сылвенский завод и подходят к Шайтанскому. Заводские власти только что прибыли в город.
Потрясенные сообщением, члены Горной канцелярии безмолвствовали.
В Шайтанке все население вышло на улицу встречать народное войско. С церковной колокольни раздавался пасхальный трезвон.
На изогнутой по увалу Проезжей улице показались верховые с пиками, с ружьями. Впереди на малорослой казачьей лошадке ехал старик с седой клинообразной бородой, с колючими темными глазами. На нем была добрая казачья справа — овчинный полушубок, черная баранья шапка с алым верхом и сабля сбоку.
Народ стоял по обе стороны улицы. Слышались крики:
— Ура, казаки! Слава государю Петру Федоровичу!
— Нешто это только казаки, — сказал кто-то, — вон за атаманом-то едет сылвенский молотовой мастер Данилов, а поодаль Тимошка Щука из Нижних Серег… Глядите, глядите, вон наш Илюха Чеканов… Илюшка!
— Как хоть звать-то атамана, Илья?
— Иван Наумович Белобородов, — степенно ответил Илюшка и гордо поглядел на земляков.
— Вишь ты, как есть атаман Золотой, наш Илюшка. Его отводочка.
— Ну и сила валит! — с восторгом говорили шайтанцы, увидав, как за конницей провезли пушки с ядрами, а дальше потянулось множество пеших заводских людей и крестьян, вооруженных чем попало.
Возле заводской конторы столетний дед, завезенный на Каменный Пояс еще Акинфием Демидовым, под гул одобрения всей толпы поднес атаману хлеб-соль на большом медном блюде, накрытом полотенцем.
Белобородов слез с коня, принял хлеб-соль и, сняв шапку, сказал громким голосом:
— Здрав будь, народ крещеный! Государь-батюшка награждает вас древним крестом и молитвою, вольностью и свободою… Живите благополучно.
— Ура! — прокатилось по площади.
— Читай, Дементий, — обратился Белобородов к разбитному белобрысому парню, стоявшему рядом с манифестом в руках.
Тот читал, и каждое слово падало в сердце мастеровых, как призыв к отмщению за казненных отцов и братьев.
«Повелеваем сим нашим именным указом: кои прежде были дворяне в своих поместьях и вотчинах, оных противников нашей власти и разорителей крестьян ловить, казнить и вешать и поступать равным образом так, как они чинили с вами, крестьянами, по истреблении которых противников и злодеев дворян, всякий может восчувствовать тишину и спокойную жизнь, коя до века продолжаться будет».
— Правильные слова!
— Привел бог дожить до светлого дня.
— Дворян, что волков, до последнего убивать надо.
Белобородов махнул рукой, и все стихло.
— А теперь, ребятушки, надо нам подумать, как волю удержать. В Екатеринбурге не дремлют, и мы должны к отпору подготовиться. Кто желает постоять за правое дело, вооружайся и становись в колонну.
— Мы все готовые, — крикнул Григорий Рюков, подходя к атаману.
И тот, глядя на его горевшее удалью лицо, молвил весело: