Атаман
Шрифт:
— Даже если вы что-то знаете, повторение не повредит.
— Да я ничего. Не против, — Михаил пожал плечом.
— Вот ты, Никита, когда здесь был в последний раз, поди, еще когда в школе учился?
Атаман улыбнулся виновато:
— Угадал, Иваныч, на экскурсию классом водили.
— Тогда тем более надо послушать. А то людей воспитывать в духе патриотизма собираемся, а сами собственную историю не знаем. — Виктор Иванович приблизился к древней казацкой сабле, висевшей на стене. Клинок слегка поржавел, белый когда-то эфес приобрел темный, почти черный цвет, по краю ручки, приглядевшись, можно было разглядеть вкрапления
— Вот, — начал начальник штаба, — редкая вещь, нашли в погребе, какого-то сгоревшего дома, какого именно, к сожалению, не известно. Сохранилась, можно сказать чудом. Когда музеем заведовала небезызвестная Антонина Шелехова, а она командовала здесь больше десяти лет, до самой смерти. Умерла она, как вы знаете, в середине 90-х, многое отсюда пропало. Очень многое. — Он на мгновение задумался, опустив голову.
— Чем она «небезызвестная-то?» — заполнил паузу Гаркуша.
Атаман тоже с интересом уставился на Осанова.
— Чем? — начальник штаба живо вскинул глаза, — я вам скажу. Антонина — участница войны. Вернувшись домой, посвятила себя борьбе за мировой коммунизм. Даже замуж не вышла по этой причине. А казаков ненавидела… до зубовного скрежета. И вот такую, можно сказать, фанатичку поставили руководить нашим музеем. Начинал собирать музей, как обычно, с миру по нитке мой учитель, гуру, как сейчас бы сказали, Еньшин Петр Терентьевич. Когда он на пенсию вышел, Антонину и поставили. Здоровье у нее уже было не очень, а тут должность не пыльная, фронтовичка все-таки. Вы вот знаете, что я много лет еще с семидесятых годов, воспоминания казаков и казачек собирал. А там были даже столетние бабульки, такие интересные истории рассказывали! Двадцать общих тетрадей исписал. Драгоценнейшая информация! — Он снова затих и отвернулся к окну.
Гаркуша лениво листал журнал почетных гостей, Атаман с интересом разглядывал эфес редкой сабли.
— Так она их просто выбросила, представляете, многолетний труд — в мусорку!
Водитель оторвался от журнала:
— Вот стерва.
— А ты уверен, что выбросила, — Атаман заерзал на стуле, — может, спрятала куда?
— Ага, спрятала… Вон контейнер, на заднем дворе. Туда и спрятала.
— А ты так, по памяти, помнишь что-нибудь оттуда? — Никита Егорович никак не хотел поверить, что такой бесценный кладезь информации потерян навсегда.
Начальник штаба пожал плечом:
— Кое-что помню, конечно, но это — малость. Знал бы, что не только записывать, но и запоминать надо… Поздним умом все богаты. Мог же и копии сделать. Не сделал. Кто же мог знать, что такое случится. Большая часть безвозвратно утеряна.
— Ну, для примера, расскажи что-нибудь.
— Для примера, — он задумался, — ну вот случай, бабушка — лет под девяносто ей было — рассказывала, как один дед — Калашников, он на отшибе жил, перестрелял с чердака через окошко шестерых черкесов, которые к нему пограбить забрались.
— Это нашего Викторыча родственник что ли? — Гаркуша захлопнул книгу почетных гостей.
— Он самый. Ты не перебивай. Так вот, дед стрелял, бабка патроны подавала. Потом никто из черкесов пальцем его не трогал, на свадьбы приглашали почетным гостем, джигитом называли. Или вот, твой дед рассказывал, Никита, про своего деда Петра, по-моему.
— Был такой, — оживился Атаман.
— Рассказывал, как его и твой, значит, предок, в первый рейд ходили за речку. Тогда они на нас в воскресный день напали во время соляного базара. Несколько человек в плен взяли. Наши их догнали и всех подчистую извели. Петр тогда самый молодой был, а тоже отличился.
— А подробности помнишь?
— Ну, так, кое-что. Если сесть повспоминать, может, что и всплывет.
Атаман решительно поднялся, следом встал и Гаркуша.
— Надо будет с тобой как-нибудь встретиться в тесном кругу и порасспросить поподробней, может, на рыбалку как-нибудь выберемся? Теперь ты у нас единственный знаток истории станицы, так сказать, энциклопедия казачья. Может, что и про предка моего вспомнишь.
— А про моего там ничего не было? — Гаркуша, сидя, сложил руки на груди. — Я же тоже из местных, Гаркуши и до революции здесь жили.
— Сразу так на память ничего не приходит, — виновато отозвался Виктор Иванович, — хотя что-то упоминалось где-то. Ну, сейчас так сразу не вспомню.
— Иваныч, ты давай этого дела так не бросай, — водитель приблизился к нему вплотную, — вспоминай про моего деда. С меня «поляна». Точно надо на рыбалку собираться, — он вопросительно обернулся к Атаману.
— Давай попробуем, на следующей неделе, или…, ладно, там ближе к делу определимся.
— Договорились, — Гаркуша ткнул ладонями в колени и поднялся. — Ты как, Иваныч, я так понял, не против?
— Я не против, все что вспомню, расскажу, а не вспомню, придумаю, — он хитро подмигнул казакам.
— А вот этого не надо, — Атаман решительно взялся за ручку двери, — сказок нам и так уже достаточно порассказали.
С этими словами они вышли в холл.
Дед Тимка
Деду Тимке Калашникову настроение испортили сразу после обедни. Потный, но воодушевленный, каким часто бывал после проповеди, даже не проповеди, а как определял для себя дед, лютой крепости напитка под видом святых речей, помахивал ногами, сидя на телеге, не понукая умного коня, и тихонько размышлял. Эта речь с амвона пробирала его до печенок, до самой глубокой внутренности. Этакий крепчайший самогон батюшкиного разлива, от первого стакана которого личность будто другой становится. Так некоторые казаки на круге выступали, горячо, крепко и в то же время уважительно. Вроде только послушал, а будто пьян делаешься, слезы на глаза наворачиваются. А потом одна рука сама собой к сабле тянется, а другая — к седлу. А вот после огненных слов отца Георгия хотелось не саблю в руки брать, а бросить все и в монастырь отправиться, чтобы Богу служить и на мирские дела не отвлекаться.
«Сегодня как раз казаки соберутся погутарить, — думал про себя старик, привычным взглядом оглядывая окрестности неширокой улицы, убегающей из станицы, — надо будет с ними это обсудить. Что скажут, а то, может, и правда в монастырь собраться. Не сразу, конечно, а для начала так просто съездить, посмотреть. Запрягу в бричку Мурома и поеду. А что? Дней за пять доберусь, монастырь не так уж и далеко, всего верст триста, не более. А за хозяйством пока Пантелей присмотрит. Вот только кобыла жеребиться должна скоро, не знаю, справится ли? — старик опустил голову и призадумался. — Даже не знаю, что и делать. Надо все-таки с казаками посоветоваться. — он шевельнул вожжи. — Не спи, Муромка. Ох, и жара…»