Атаманова казна

Полилов Алексей

Двинулся севернее, к Волчьей Слободе. Неожиданно слобода оказалась довольно большим поселением, более тысячи дворов. Виднелась пара ветряков на мельницах, дымил кирпичный заводик, на колокольне небольшой церкви надтреснуто звякал колокол. Въехав в городок со стороны тракта в лавки и трактир заходить не стал, проехал почти через всю слободу, и увидев действующую маслобойню направил лошадь к воротам. Представился артельщиком с Екатерининского, недавно прикупившим пару лугов у местных помещиков, переговорил с хозяином на предмет нынешних цен на масло и жмых, посетовал не неразбериху с денежными знаками, и под конец опрокинул с ним стопку за всё хорошее. За разговорами выяснил следующее: белые ушли на восток с неделю тому, с ними все зажиточные слободчане, красные пока не лютуют, но комбеды излишки переписали, знамо дело – скоро будут изымать, так что заводик можно сворачивать. Сам не ушёл

из-за супружницы, хворая она, да невестка с дитями на них остались, сын-то у белых третий год воюет, или с белыми, поди разберись-ка нынче. Вот и встречай беду, с открытыми воротами. Туманов аккуратно перевёл беседу на опасность дорог и лихих людей в округе. Маслозаводчик охотно поддержал тему, пояснив, что местная полиция и жандармерия давно дала дёру, и теперь в уезде нет житья от дорожных поборов и грабежей. Ладно бы только мошну трясли, так ведь душегубством не брезгуют, ироды. Вона, в наших краях банда Демьяна – сколько душ погубила, а обозов пограбленных и не счесть. Так ведь они же местные все сами, из слободки почти все вышли, и никакого почтения к землякам: своих ещё злее грабят. Седой у него в ватаге, бывший местный кузнец – ох и лютая тварина, той зимой руками дитя у татарина разорвал на пополам, люди говорили. А самою семью в прорубь спустил, в Черёмуху, гадина такая. Ловить их некому, у новой власти нынче другие хлопоты, вот и живут разбоем. Про другие банды слышал, но ничего толкового за них сказать не может, считай в каждом лесе может быть по бедовому человеку. Спроса-то некому учинить за лихое дело, потому и мудрено такой искус выдержать, насилием-то проще жить. Туманов как бы неохотно рассказал историю, что у них в Екатерининском шлялись по людям заезжие, все не местные, с города, да расспрашивали людей за обозы, суля награду, если кто что скажет стоящее. И странное дело, маслозаводчик вдруг сбился с плавно текущего разговора, смешался, и скоро вовсе свернул беседу, сославшись на фабричные дела. Ушёл как-то сутулясь, оглянувшись уже от самой двери в маслобойню. Эту странность Туманов приметил. На выезде из слободы завернул на водяную мельницу, поговорил с высоким, рыжебородым мельником, сговорившись в цене за тридцать пудов муки и пообещав прислать приказчика с подводой на неделе. За новую жизнь разговор поддержать мельник желания не проявил, скупо кивая и поддакивая Туманову. Молча ушёл от разговора про местных ватажников и городских искателей обозов. В его глазах легко читалась простая крестьянская, житейская мудрость: подальше от разных проблем, поближе к своему хозяйству. Удовлетворившись и этим, Туманов выехал с Волчьей Слободы дальше на север, в сторону Новотроицкого. Через пару вёрст услышал за собой дробный топот копыт. Его догонял малец на вороном жеребце, азартно лупя плетью лоснящиеся бока коня. Не спеша остановившись на обочине проселка, Туманов подождал, пока малой всадник не осадил разгорячённого коня рядом с ним. Пацан был лет двенадцати, вихрастый и ловкий, в плотном сюртучке по росту и картузе, вымазанных в мучной пыли.

– Дядька, батя наказал передать от што. Пришлые были в слободе, третьего дни. За обозы спрашивали и за одного человека. Так што бывайте, дядька! – развернув коня, малец азартно привстал в стременах и погнал галопом обратно, взбивая рыжую пыль на успевшем высохнуть проселке.

«Вот тебе и мельник, – подумал Туманов. – а ведь мог и промолчать». Дальше ехал размышляя о черном человеке, так нелюбимым Аюповым, и о том, как он сам стал бы искать обоз, возникни такая нужда. И выходила такая картина: судя по всему, этот человек, кроме мистических или магических способностей, наделен определённым оперативным талантом. Он осведомлен о том, что Туманову известно описание личности, по которому его разыскивают, и о том, где и как его искали прошлый раз. А значит он мог предположить, что Туманов изменит внешность и будет теперь избегать показываться в таких местах, в которых его опознали ранее – лавках и трактирах. Но сбор информации Туманову необходим, и он будет его производить в других местах. А каких? А в тех, куда можно свободно попасть местному населению – мельницы, маслобойни, шерстобитные фактории, храмы и так далее. Информации там не меньше, и народа внимательного побольше. Теперь о внешности: как может изменить её человек, находящийся в походных условиях? Отпустить бороду, как же ещё. И переодеться под местного. Скорректировать описание разыскиваемого с учётом этого большого труда не составляет. Теперь можно предположить, почему маслобойщик так резко утратил разговорчивость – у него были люди таинственного черного человека и он мог узнать Туманова. «Эх, где-ж была твоя умная голова раньше, неужто снова на те же грабли

наступаешь?» – зло усмехнулся сам себе. Ничего, в этот раз будет по другому, и он развернул лошадь обратно, в сторону Волчьей Слободы.

В маслобойню въехал уже на исходе рабочего времени, под звучный гудок кирпичного заводика, извещавшего население слободы об окончании очередной рабочей смены и начале следующей. Удивился, узнав этот звук, который иной раз был слышан им в лесу. Хозяин маслобойни закрывал свою факторию, отпустив работников по домам, и увидев Туманова выронил из рук большой амбарный замок, который собирался навесить на входную дверь. Побледнев, он неискренне изобразил улыбку узнавания:

– Аа, это вы…

Туманов молча указал ему на дверь и войдя вслед за ним закрыл её изнутри. Сели за стол, напротив друг друга. Заводчик обильно потел и дышал как-то неровно, того и гляди начнёт задыхаться. Туманов молча разглядывал его лицо, читая страх в глазах, и решал, что ему теперь с ним делать. И не видел приемлемого для себя ответа. Наконец он прервал затянувшуюся паузу:

– Как вы меня узнали?

Заводчик съёжился от вопроса под пристальным взглядом собеседника.

– Дык, эта… вот, – он сунул руку куда-то в стол, выудил оттуда желтоватый листок бумаги, размером с ладонь и двинул её к Туманову.

Тот не прикасаясь к листку прочёл, напечатанное типографским шрифтом: «Тридцати трёх лет, среднего роста, физически развит, лицо узкое, возможно с бородой или усами, черты лица правильные, русый, глаза серые, шрам на правой кисти, одет как местный житель. Может спрашивать о людях, интересующихся неким обозом. При узнавании – этот листок сжечь на пламени свечи». Ух ты, какие поправки…

– Почему же не сожгли?

Заводчик тяжело вздохнул, собрался с духом и выдавил:

– Я не хочу встречаться с этими людьми. – вздохнул ещё раз. – страшные люди. Мне кажется, что не переживу этого, понимаете?

– Даже уверен в этом, – кивнул Туманов, добавил помолчав: – Эти люди несут зло. Абсолютное.

Заводчик как-то резко и сразу побелел лицом. Оно стало серым и безжизненным. Через силу поднял глаза и посмотрел на Туманова:

– Я это знал. Как только они появились три дня назад, я понял, это конец.

Туманов смотрел на него, на одинокую слезу, скатившуюся по серой щеке, на суетливые руки, и медленно произнёс:

– От вас ничего не зависело, но сейчас вы поступаете правильно – не стали жечь листок. В противном случае вы погубили бы не только себя, но и всю свою семью, поверьте мне. Да и сейчас ваша семья всё ещё остаётся под очень серьёзной угрозой. Расскажите мне, как всё было? Кто и о чём с вами говорил? Что от вас потребовали?

Человек за столом неожиданно стал более спокойным, и как бы примирился с фатальностью происходящего. Он более ровным голосом начал рассказывать о визите незнакомцев.

– Приехали в полдень, третьего дня. Аккурат на следующий день после того ливня, помните? Пятеро. Один весь в чёрном, средних лет, такой длиннолицый, с документом из самого ЧК. С ним четверо людей помоложе, без документов, но от них шла какая-то угроза, у меня сердце даже прихватило. Расспросил о деле, о семье, о сыне и невестке. – заводчик прерывисто вздохнул, – Только всё он знал, так мне почему-то показалось. Пока расспрашивал, его спутники осмотрели всю факторию, громко смеялись, везде лезли и трогали, гремели чем то. По хозяйски так себя вели. Они были, как у себя дома, что-ли. Я тогда подумал, что если вот они окажутся у меня в доме…то я потом не смогу чувствовать там себя хозяином. Понимаете? Этот человек дал мне листок, и попросил внимательно запомнить, что там написано, и если я увижу и узнаю вас, то немедленно после вашего ухода должен сжечь его над свечой. Не знаю зачем, я сначала даже подумал, что он пошутил, но посмотрев в его глаза я испугался. Он вовсе не шутил. Он сказал, что очень быстро появится здесь после этого, и отблагодарит меня. Вот этому я не поверил. У него взгляд был такой… Как у мясника на скотобойне, когда он смотрит на телка, которого убьёт через минуту. Он попросил дать ему что-нибудь моё личное, на память, так он сказал. Я подумал ещё, что сейчас начнут грабить – ЧК же. Но он вытащил у меня из кармана носовой платок, весь скомканный, мне неловко стало даже, и забрал себе. Потом просто встал и ушёл, и с ним его сопровождающие. Мне так легко стало, но очень скоро я понял, что они может и ушли, только вот смотрят мне в затылок, что-ли. Не могу объяснить.

Конец ознакомительного фрагмента.