Атаульф
Шрифт:
…Годья Винитар проснулся, словил Валамира (тот слаб был и отбиться не сумел) и о Боге Едином толковать ему начал, отчего произошло между годьей Винитаром и Валамиром столкновение, и Винитар Валамиру кровь носом пустил……………………………..
…………………………………………………………………………………………………………………………..
…Тарасмунд бился……………………………………………………………………………………………….
…………………………………………………………………………………………………………………………..
…………………………………………………………………………………………………………………………..
…Дядя Агигульф от забытья очнулся и, на курган лицом пав, рыдал прежалостно и дедушку Рагнариса протяжным голосом звал……………………………………………………………..
………………………………………………………………………………………………………………………….
………………………………………………………………………………………………………………………….
ЧАСТЬ
Наутро после стравы, когда мы с Гизульфом от хмельного сна очнулись, все вокруг нас было новым. И сами мы были новыми, как будто только что народились.
Мы пошли к реке умыть лица. Река была на том же самом месте, что и до смерти дедушки. И курган аларихов на прежнем месте был.
У реки мы услышали голоса — там, где мы Арегунду нашли в тот день, когда дедушка из бурга вернулся. Мы за кустами притаились, как нас дядя Агигульф учил. Подкрались незаметно и стали слушать.
Мы таились больше для развития в себе воинского навыка, нежели из желания подслушать. Но потом пришлось таиться уже по-настоящему, ибо у реки разговаривали Ульф с Арегундой. И если бы Ульф увидел, что мы подслушиваем, он бы нас без лишних слов прибил.
Ульф Арегунде дивные вещи говорил. Говорил Ульф о том, что вчера село никто не берег. Ни один воин в разъезд не отправился. Да если бы и отправился — что толку, коли все село перепилось, хоть голыми руками бери? Он, Ульф, может быть, и пошел бы в разъезд, да как отца не проводить.
И сознался Ульф Арегунде, что страшно ему вчера было. Все время спиной вздрагивал, чудились копья и стрелы вражеские.
А Арегунда молчала.
Как деда с Ахмой не стало, изменилось все в доме. Без деда все из рук валилось.
После стравы несколько дней дождь лил, небо лишь к ночи очищалось, утром снова заволакивало. Восходы же и закаты кровавыми были.
У нас в доме тихо стало. Ильдихо браниться перестала, шмыгала, втянув голову в плечи, лишь бы не заметили ее лишний раз. Зато Гизела, наша мать, власть стала забирать и даже выросла как будто. Отец с Ульфом о чем-то подолгу во дворе беседы вели.
Дядя Агигульф на лавке по большей части лежал в бессилии, как тогда, когда огневица с трясовицею его разбили, и над собой глядел.
Мы с Гизульфом болтались неприкаянные. О нас редко вспоминали. Валамир без Агигульфа скучал и потому с Гизульфом неожиданно дружбу свел. Гизульф теперь часто у Валамира ночевать оставался.
Лиутпранд целыми днями по округе ездил — дозор нес. Его об этом никто не просил, а Ульф сказал: «Пусть, мол, не помешает».
Когда Лиутпранд у нас дома бывал, то с Галесвинтой миловался. Уже не было ни для кого тайной, что Лиутпранд сватовство замышляет и только времени подходящего ждет.
Арегунду-вандалку мы почти не видели. Когда в село из кузницы приходила, о чем-то с глупой и вертлявой Сванхильдой, сестрой нашей, шушукалась. Нам это дивным казалось. Сванхильда еще глупее Галесвинты, по-моему.
Ульф свой дом подновлять начал. Гизульф мне сказал, что Ульф, вроде, собирается отдать этот дом Лиутпранду с Галесвинтой; сам же теперь в большом доме, с нами, жить будет. Только нехотя Ульф работал, будто не верил, что в этом доме кому-нибудь долго жить доведется. Все беды ждал.
А беда все не шла и не шла.
Филимер с Арегундой и Визимаром при кузнице жил. А когда с Арегундой в село приходил, то держался Ульфа, видимо, его одного и считая за свою родню. Известное дело, вандальское семя, сказал бы дедушка Рагнарис.
Дожди все шли и шли. Земля раскисла, ноги по щиколотку увязали.
После стравы многие пребывали в растерянности, у друзей и соседей обиняками пытаясь разведать, как оно там все было, на страве. Немногие могли поведать о том, что на самом деле произошло, ибо пьяны были все.
Гизульфа и особенно меня тщательно выспрашивали, потому что мы с Гизульфом меньше других пьяны были по малолетству нашему. Но и мы с Гизульфом немногое в памяти удержали от пиршества того богатырского.
Так что многое из содеянного было предано забвению, а иные истории (как, например, историю о дяде Агигульфе и вандалке) рассказывали настолько розно, что допытаться до истины было уже невозможно.
Хродомер, хоть и мало что помнил, но говорил, куда, мол, этой страве до той, которую по Алариху (тому, что под курганом) справляли! Все войско аларихово стравничало. И тряслась земля аж до самого Данубиса, так что плескало на города ромейские потревоженной волной Великой Реки. Многие напились так, что от этого умерли. И освирепели от горя те, кто в живых остался, и герульскую деревню, благо недалеко стояла, сожгли, а жителей ее поубивали на радость Алариху-курганному. В том походе впервые Теодобад выдвинулся и показал себя воином великой доблести. Что ж удивительного, сказал Хродомер, что после того все воины, как один, на щит его подняли, военным вождем провозгласив?
Больше других наших годья Винитар хотел знать, что на страве случилось. Наутро после стравы обрел себя годья спящим на берегу реки. Лежа ногами в воде, животом на наш берег выполз да так и заснул, видать.
И тут Одвульф идет, мрачнее тучи. Дыру во рту показал и в том обвинил, что святой отец и пастырь два зуба ему, Одвульфу, на страве прилюдно выбил. И поносными словами ругал. Слова-то те поносные Одвульф, мол, ему прощает, как то долг христианский велит. А вот насчет зубов — дело другое. Один зуб все-таки еще хороший был, лет пять бы послужил Одвульфу, не вышиби его годья в пьяной лихости. Мол, по закону-обычаю и за меньшее вергельд берут.
Годья, все еще ногами в реке лежа, Одвульфу сказал, что прощенные прегрешения на него, годью (коли виноват) ложатся; те же, за которые Одвульф его не простил, на нем, Одвульфе, осядут лишней тяжестью.
На то Одвульф сказал, что свои выбитые зубы как-нибудь на себе снесет. И удалился, на годью Винитара гневаясь.
Годья Винитар из реки выбрался, ноги растер и к себе домой отправился, прихрамывая. И положил себе Винитар выяснить, что же в действительности на страве случилось и кто Одвульфу два зуба выбил.