Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление (др. перевод)
Шрифт:
Д’Анкония без обиняков перешел к делу, не пытаясь избежать неловкости, и это было настолько непохоже на поведение всех известных ему людей, настолько удивительно и приятно, что Риарден ответил не сразу, стараясь получше рассмотреть лицо своего гостя. Франсиско произнес эти слова очень просто, не как укоризну и не как просьбу, однако манера его странным образом признавала достоинство Риардена, наряду со своим собственным.
— Нет, — ответил Риарден, — каковы бы ни были ваши догадки, я этого не говорил.
— Благодарю вас. В таком случае, не позволите ли вы мне поговорить с вами.
— А
— В настоящее время мои мотивы не могут заинтересовать вас.
— Но я не из тех, кто может заинтересовать вас своим разговором.
— Вы ошибаетесь в отношении одного из нас, мистер Риарден, или в отношении обоих. Я приехал сюда исключительно для того, чтобы поговорить с вами.
Если в голосе Риардена до этого угадывалось некоторое удивление, теперь в нем звучал легкий намек на пренебрежение:
— Вы начали игру в открытую. Продолжайте.
— Продолжаю.
— Зачем вы захотели встретиться со мной? Чтобы заставить меня понести денежные потери?
Франсиско в упор поглядел на него:
— Да — в конечном счете.
— И что же нас ждет на этот раз? Золотые прииски?
Франсиско неспешно качнул головой; нарочитая неторопливость движения придавала ему едва ли не скорбный дух.
— Нет, — проговорил он, — я не собираюсь во что-либо втягивать вас. Кстати говоря, я не пытался привлечь к эксплуатации медного рудника Джеймса Таггерта. Он проявил инициативу самостоятельно. Вы не станете этого делать.
Риарден усмехнулся:
— Ну, раз вы понимаете это, у нашего разговора появляется разумное основание. Продолжим. Если вы не имеете своей целью какое-нибудь безумное вложение капитала, зачем вам понадобилось встречаться со мной?
— Чтобы познакомиться с вами.
— Это не ответ, а просто другой способ выражения той же самой мысли.
— Не совсем так, мистер Риарден.
— Может быть, вы хотите заручиться моим доверием?
— Нет. Мне не нравятся люди, стремящиеся на словах или в мыслях добиться чьего-нибудь доверия. Если человек действует честно, ему незачем заранее заручаться чужим доверием, достаточно будет рационального восприятия его поступков. Личность, добивающаяся подобного незаполненного морального чека, преследует бесчестные намерения, вне зависимости оттого, признается она в этом себе или нет.
Обратившийся к д’Анконии удивленный взгляд Риардена был подобен невольному движению руки, ищущей поддержки в отчаянной нужде. Взгляд этот говорил о том, насколько необходим ему стоящий перед ним человек. Потом Риарден опустил глаза и едва ли не закрыл их, стараясь забыть и о том, что видит, и о своей нужде. Лицо его сделалось жестким; и жесткость эта — внутренняя жесткость — была обращена к нему самому; он казался строгим и одиноким.
— Ну, хорошо, — промолвил он невыразительным тоном. — Так чего же вам нужно от меня, если мое доверие не интересует вас?
— Я хочу научиться понимать вас.
— Зачем?
— По собственным причинам, которые в данный момент не имеют к вам отношения.
— И что же вы хотите понять во мне?
Франсиско молча поглядел во тьму. Огонь плавильных печей угасал. Слабое красное зарево еще горело над краем земли, окрашивая несущиеся по небу рваные облака. За окном то и дело мелькали неясные силуэты ветвей, казавшиеся олицетворением самого ветра.
— Какая ужасная ночь для любого животного, застигнутого непогодой на этой равнине, — проговорил Франсиско д’Анкония. — В такой момент понимаешь весь смысл человеческого существования.
Риарден ответил не сразу; он заговорил, как бы отвечая самому себе, с ноткой удивления в голосе:
— Забавно…
— Что именно?
— Та мысль, только что пришедшая мне в голову…
— В самом деле?
— …только я не успел облечь ее в слова.
— Договорить вам вашу мысль до конца?
— Давайте.
— Вы стояли здесь, вглядываясь в непогоду — с величайшей гордостью, которую способен ощутить человек, потому что в такую ночь в вашем доме цветут летние цветы и расхаживают полуобнаженные женщины, свидетельствуя тем самым о вашей победе над бурей. И если бы не вы, многие из тех, кто наполняют ваш дом, оставались бы сейчас нагими и беспомощными, оставленными на милость ветра, посреди такой же, как эта, равнины.
— Как вы узнали это?
Спросив, Риарден уже понимал, что д’Анкония произнес вслух не его мысли, но изложил словами самое потаенное, самое личное его чувство; и что он, никогда не признававшийся кому бы то ни было в своих переживаниях, сделал это своим вопросом. В глазах Франсиско словно бы промелькнул огонек улыбки или понимания.
— Но что может быть известно вам о гордости такого рода? — резко проговорил Риарден, как бы стараясь презрительной интонацией второго вопроса стереть признание первого.
— Так в молодости казалось и мне самому.
Риарден посмотрел на собеседника. Во взгляде Франсиско не было ни насмешки, ни жалости к себе; в четких скульптурных линиях и чистых голубых глазах читалась спокойная сдержанность, невозмутимое лицо было открыто для любого удара.
— Почему же вы хотите говорить о ней? — спросил Риарден, покоряясь внезапному приступу сочувствия.
— Скажем так, из благодарности, мистер Риарден.
— Благодарности мне?
— Если вы согласитесь принять ее.
Голос Риардена сделался жестче:
— Я не просил благодарности. Я не нуждаюсь в ней.
— Я не утверждал этого. Но среди всех, кого вы спасли от сегодняшней непогоды, лишь я один приношу ее вам.
После недолгого молчания Риарден спросил — негромко, едва ли не с угрозой:
— Что вы пытаетесь сделать?
— Я стараюсь обратить ваше внимание на природу тех, ради кого вы работаете.
— Только человек, ни одного дня в жизни не отдавший честному труду, может подумать или сказать такое. — К презрению в голосе Риардена примешивалась нотка облегчения; только что он был обескуражен сомнением в верности своей оценки собеседника, теперь он вновь ощутил уверенность. — Это поймете не вы, а человек, который работает, трудится для себя самого, пусть даже при этом он везет на себе все ваше бестолковое стадо. Теперь мне понятны ваши мысли: продолжайте, скажите мне, что это порочно, что я самодовольный, бессердечный и жестокий эгоист. Это так. И я не хочу слушать пошлого вздора о том, что нужно работать ради других. Не хочу.