Атлант расправил плечи. Часть I. Непротивление (др. перевод)
Шрифт:
— Дам тебе намек. Противоречий не существует. Если ты усматриваешь где-то противоречие, проверь исходные данные. И найдешь ошибку в одном из них.
— Франсиско, — прошептала она, — почему ты так и не рассказал мне, что произошло с тобой?
— Потому что в данный момент правда окажется для тебя мучительней сомнений.
— Неужели все настолько ужасно?
— А на этот вопрос должна ответить ты сама.
Она покачала головой:
— Я не знаю, что предложить тебе. Я больше не понимаю, что представляет для тебя ценность. Разве ты не понимаешь, что даже попрошайка должен что-то дать тебе взамен, должен
Дагни обвела кабинет рукой:
— Вот как высоко я поднялась… И я подумала… если память о прежних ценностях еще что-то значит для тебя, хотя бы в порядке развлечения, печального воспоминания, или просто вроде… посаженного на могиле цветка… ты можешь захотеть дать мне эти деньги… во имя прошлого.
— Нет.
Дагни произнесла, делая над собой усилие:
— Эти деньги для тебя пустяк — ведь ты столько тратил на бессмысленные приемы… и куда больше выбросил на рудники Сан-Себастьян.
Франсиско оторвал взгляд от пола. Он поглядел прямо на Дагни, и она впервые заметила искорку живой реакции в его глазах, ясную, безжалостную и невероятно горделивую, словно бы обвинение это наделяло его силой.
— Ах, да, — проговорила она, словно бы отвечая на его мысль. — Понимаю. Я прокляла тебя за эти рудники, я отреклась от тебя, я выказывала тебе свое презрение всеми возможными способами, а теперь явилась просить… просить денег. Как Джим, как любой попрошайка. Я понимаю, что для тебя это триумф, я знаю, что достойна смеха, и ты имеешь полное право презирать меня. Что ж, быть может, я могу предложить тебе такое развлечение. Если тебе нужно повеселиться, если тебе было приятно смотреть на ползущего к тебе Джима в компании с мексиканскими комиссарами, может, тебе понравится сломать и меня? Не доставит ли это тебе удовольствие? Может быть, ты хочешь, чтобы я признала свое поражение? И тебе будет приятно увидеть меня у своих ног? Скажи мне, какую форму моего унижения ты предпочитаешь, и я покорюсь.
Франсиско двигался столь быстро, что Дагни даже не заметила, когда он сорвался с места; ей показалось только, что он просто вздрогнул. Обогнув стол, Франсиско взял Дагни за руку и поднес ее к своим губам. Сперва жест его был полон глубочайшего уважения, словно он стремился поделиться с ней своей силой; но потому, как губы его и лицо прижались к ее руке, Дагни поняла, что он сам ищет у нее силу.
Выронив ее ладонь, Франсиско поглядел ей в лицо, прямо в испуганную тишину глаз, и улыбнулся, не пытаясь скрыть страдание, гнев и нежность, смешавшиеся воедино.
— Дагни, неужели ты хочешь ползать? Тебе неизвестно, что означает это слово, ты никогда не узнаешь этого. Никто не начинает пресмыкаться с такой откровенности. Неужели ты думаешь, что я могу не оценить всю отвагу, которая потребовалась тебе для этого? Но… не проси меня, Дагни.
— Во имя всего, чем я когда-то была для тебя… — прошептала она, — всего, что в тебе осталось…
И в тот миг, когда она подумала, что уже видела это выражение его лица в ту ночь, когда, вглядываясь в огни спящего города, он в последний раз лежал рядом с нею в постели, Дагни услышала стон, какой еще не сходил с его уст:
— Любовь моя, я не могу этого сделать!
Потом, когда, онемев от растерянности, они вглядывались друг в друга, она заметила перемену в его лице. Она произошла внезапно, словно кто-то нажал выключатель. Внезапно рассмеявшись, Франсиско отодвинулся от нее и произнес оскорбительнейшим по своей небрежности тоном:
— Прошу тебя простить меня за это смешение стилей. Видимо, привык говорить эти слова женщинам, правда, по совершенно иным оказиям.
Голова Дагни поникла, она сгорбилась и обняла себя за плечи, не заботясь о том, что он видит ее такой. Наконец, подняв голову, она посмотрела на него безразличным взглядом.
— Ну, хорошо, Франсиско. Разыграно было великолепно. Я поверила. Если другой забавы я тебе не могу предоставить, ты добился успеха. Я не буду просить тебя ни о чем.
— Я предостерегал тебя.
— Я не знала, на чьей ты стороне. Это казалось невозможным… быть союзником Оррена Бойля, Бертрама Скаддера… и твоего старого учителя.
— Моего старого учителя? — резким тоном переспросил Франсиско.
— Доктора Роберта Стэдлера.
Он с облегчением усмехнулся:
— Ах, ты о нем? Это грабитель, который считает, что его цель оправдывает потраченные мною средства. Знаешь, Дагни, мне бы хотелось, чтобы ты запомнила эти слова, насчет того, на чьей я стороне. Однажды я напомню тебе о них и спрошу, хочешь ли ты еще раз произнести их.
— Тебе не придется напоминать мне.
Франсиско повернулся, чтобы уйти. Подняв руку в небрежном прощании, он произнес:
— Желаю процветания линии Рио-Норте, если ее удастся построить.
— Она будет построена. И будет носить имя Джона Голта.
— Что?!
Услышав вопль неподдельного изумления, Дагни задиристо усмехнулась:
— Линия Джона Голта.
— Дагни, во имя небес, скажи почему?
— Тебе не нравится?
— Как ты выбрала такое название?
— Оно звучит лучше, чем Линия мистера Немо или мистера Зеро, правда?
— Дагни, но почему??
— Потому что это пугает тебя.
— И что, по-твоему, означает это название?
— Невозможное. Недостижимое. И все вы боитесь моей линии не меньше, чем этого имени.
Франсиско расхохотался. Он смеялся, не глядя на нее, и Дагни ощутила странную уверенность в том, что он забыл о ней, что находится где-то далеко, и что смех его — при всем яростном веселье и горечи — относится к чему-то такому, в чем ей нет места.
Снова повернувшись к ней, Франсиско совершенно искренне сказал:
— Дагни, на твоем месте я бы не делал этого.
Она пожала плечами:
— Джиму это тоже не понравилось.
— А тебе-то что нравится в этом названии?
— Я ненавижу его! Я ненавижу ту участь, которой все вы дожидаетесь, эту капитуляцию и бессмысленный вопрос, в котором всегда звучит мольба о помощи. Я устала слышать обращения к Джону Голту. Я намереваюсь сразиться с ним.
Франсиско невозмутимо проговорил: