Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод)
Шрифт:
— Милая… — произнес он, — милая… — словно только что проснулся, когда заметил, что Дагни умолкла.
— Что такое, Хэнк? — мягко спросила она.
— Ничего. Кроме того, что тебе не следовало звонить Стэдлеру. — Его лицо светилось доверием, голос звучал радостно, успокаивающе и нежно. Больше она ничего не могла заметить, он выглядел как обычно, и только отчетливая нотка нежности казалась странной и новой.
— Я чувствую, что не следовало, — согласилась она. — Но не понимаю, почему.
— Я объясню тебе, — он подался вперед. — С твоей помощью он хотел удостовериться, что он по-прежнему тот же
— Почему я?
— Потому что ты — жертва.
Она изумленно воззрилась на него. Он говорил уверенно, ощутив неожиданную, жестокую ясность, словно в его взор ворвалась новая энергия, сливая неразличимое и непонятое в единый образ, в единое направление.
— Дагни, они творят нечто, нам непонятное. Они знают что-то, чего не знаем мы, но мы должны это узнать. Я пока не понимаю всего, но начинаю различать части единого целого. Этот мошенник из Государственного научного института испугался, когда я отказался помогать ему притвориться честным покупателем моего металла. Он очень сильно испугался. Чего? Того, что он назвал общественным мнением? Нет, это не совсем подходящее название. Почему он должен был испугаться? У него есть оружие, тюрьмы, законы, он мог захватить все мое литейное производство, если бы захотел, и никто не встал бы на мою защиту, и он знает это. Так почему он должен был опасаться, что я подумаю об этом? Но он испугался.
Он ждал, что это я стану убеждать его, что он не мошенник, а мой клиент и друг. Именно этого он ожидал от меня. Того же ждал от тебя и доктор Стэдлер: ты должна была вести себя так, словно он великий человек, и словно он никогда не пытался разрушить твою железную дорогу и мои металлургические заводы. Я не знаю пока цели, которой они добиваются, знаю только, они хотят, чтобы мы притворялись, будто видим мир таким, каким они притворяются, что его видят. Они ждут от нас неких санкций. Я пока не знаю, каких именно, но, Дагни, я понимаю, что если нам дороги наши жизни, мы не должны давать им этих санкций. Даже если они подвесят тебя на дыбе, не сдавайся. Пусть они разрушат твою железную дорогу и мои заводы, не сдавайся им. Потому что единственное, в чем я уверен, это наш последний шанс на спасение.
Дагни по-прежнему неподвижно стояла перед ним, пристально вглядываясь в едва вырисовывающийся образ, который она силилась понять.
— Да. — сказала она, — да, я понимаю, что ты в них увидел. Я тоже чувствовала это, только оно промелькнуло неуловимо, словно струя холодного воздуха. Осталось только чувство, близкое к уверенности: я должна их остановить. Я знаю, ты прав. Я не могу понять, что за игру они ведут, но ты прав. Мы не должны видеть мир таким, каким они хотят заставить нас его видеть. Это какой-то обман, очень древний и чудовищно огромный, и способ его разрушить — понимать каждое их намерение, изучать каждое предписание.
Она резко повернулась к нему под влиянием внезапной мысли,
У него зародилось понимание мысли, пока не высказанной ею до конца, но в таком зачаточном состоянии, что мысли этой еще только предстояло стать словами. Риарден не стал на ней сосредоточиваться, потому что ее сменило новое ослепительное чувство — оно захватило, и еще долго не отпускало его. Он поднялся, подошел и крепко обнял Дагни.
Риарден прижался к ней всем своим естеством, их тела словно превратились в два потока, устремившихся друг к другу, чтобы слиться воедино в одной точке — их соприкоснувшихся губах.
В тот момент, когда он обнимал ее, Дагни, стоя посреди комнаты высоко над огнями большого города, наслаждалась красотой его позы.
Риарден знал, что сегодня вечером любовь к жизни вновь вернулась к нему не с возрождением страстного желания к Дагни. Наоборот, страстное желание вернулось к нему после того, как он вновь обрел свой мир, осознал его ценность и смысл. Влечение возникло не как ответ на призыв ее тела, а как торжество его воли к жизни.
Он не сознавал этого, не думал об этом, необходимость в словах отпала. Но в тот момент, когда он почувствовал ответ ее тела, ему явилось спокойное, естественное понимание, что он считал ее греховностью то, что на самом деле является ее высшей добродетелью — способность ощущать радость существования так же, как ощущал ее он сам.
ГЛАВА II. АРИСТОКРАТИЯ БЛАТА
Календарь за окном ее кабинета сообщал, что сегодня второе сентября. Дагни устало склонилась над письменным столом. Луч закатного солнца перед наступлением сумерек всегда упирался в календарь, и появляющийся над крышами сияющий белизной прямоугольник затенял город, подгоняя наступление темноты.
Уже несколько месяцев она каждый вечер смотрела на неумолимый календарь. Казалось, отмечая приближение некоего события, он говорил ей: твои дни сочтены. Когда-то он указывал время постройки ветки «Линия Джона Голта»; теперь неумолимо отсчитывал дни ее гонки с неизвестным разрушителем.
Один за другим люди, построившие новые города в Колорадо, растворились в молчаливой неизвестности, из которой еще никто не возвратился. Покинутые ими города умирали. Одни заводы, построенные ими, остались без хозяина, другие захватили местные авторитеты, но работу прекратили все.
Дагни казалось, что перед ней раскинулась карта Колорадо, подобно электрической панели контроля за движением поездов, с несколькими огоньками, растянувшимися цепочкой через горы. Один за другим огни гасли. Один за другим исчезали люди. В этом угадывалась связь, она ее чувствовала, но не могла за нее ухватиться. Она научилась предсказывать, с большой степенью точности, кто уйдет следующим, и когда это случится. Она не могла только понять — почему.
Из тех, кто приветствовал ее из кабины локомотива на платформе «Уайэтт Джанкшн», остался один Тед Нильсен, все еще управлявший заводом «Нильсен Моторс».