Атлант расправил плечи. Часть II. Или — или (др. перевод)

Рэнд Айн

Дагни торопливо шла по туннелям вокзала, который уже привыкла, как и все другие, величать Терминалом, когда услышала, что ее окликает голос, в котором одновременно слышались нотки настойчивости и нерешительности. Она резко остановилась, ей понадобилось несколько секунд сообразить, что ее зовет старый продавец из табачного киоска.

— Я много дней старался поймать вас, мисс Таггерт. Очень хочу поговорить с вами, — по его лицу она видела, какие неимоверные усилия прилагает он, чтобы не показать, как испуган.

— Простите, — улыбнулась она. — Я всегда так тороплюсь, и на работу и с работы, что нет времени остановиться.

Старик не улыбнулся в ответ.

— Мисс Таггерт, тот окурок сигареты с пометкой «один доллар», которую

вы дали мне несколько месяцев назад… откуда он у вас?

Она на мгновение застыла.

— Боюсь, это очень длинная и непростая история.

— Можете ли вы связаться с человеком, который дал вам сигарету?

— Полагаю, что смогу, хотя и не уверена в этом. А в чем дело?

— Скажет ли он вам, откуда она взялась?

— Не знаю. А почему вы думаете, что он может это скрыть?

— Мисс Таггерт, — поколебавшись, спросил старик, — как вы поступаете, когда вам приходится говорить кому-нибудь нечто совершенно невероятное?

Она засмеялась.

— Человек, давший мне эту сигарету, сказал, что в таком случае нужно проверить все логикой.

— Он так сказал? Про сигарету?

— Вообще-то не совсем. А что? Что вы должны мне сказать?

— Мисс Таггерт, я узнавал повсюду. Проверил каждый источник информации внутри и вне табачной промышленности. Я провел химический анализ сигаретного окурка. Нет на свете фабрики, которая выпускает такой сорт бумаги. Ароматические добавки из этого табака никогда не использовались ни в одной известной курительной смеси. Сигарета изготовлена машинным способом, но ни на одной из известных мне фабрик ее не делали. А я знаю все фабрики. Мисс Таггерт, по твердому моему мнению, эта сигарета изготовлена не на Земле.

* * *

Риарден следил отсутствующим взглядом, как официант выкатывает из его номера обеденный столик. Кен Данаггер ушел. Комната погрузилась в полумрак. По молчаливому уговору они не зажигали за обедом яркого огня, чтобы никто из прислуги не обратил внимания на Данаггера и, по возможности, не узнал его.

Им приходилось видеться украдкой, как преступникам, которым нельзя появляться вместе. Они не могли встречаться в своих офисах или домах, только в многолюдной анонимности большого города, в его номере отеля «Уэйн Фолкленд». Если бы об их встрече, на которой они договорились о выделении Данаггеру четырех тысяч тонн риарден-металла, стало известно, им обоим грозило по десятимиллионному штрафу и по десятилетнему сроку тюремного заключения.

За обедом они не обсуждали ни законы, ни мотивы, по которым они решились на рискованную операцию. Они просто обсуждали дела.

Ясно и сухо, как всегда выступал на конференциях, Данаггер объяснил, что половина его обычной квоты уйдет на укрепление штреков, которые иначе обрушатся, и на реконструкцию шахт обанкротившейся компании «Конфедерейтед Коул», купленной им три недели назад.

— Превосходная собственность, но в ужасающем состоянии. В прошлом месяце на шахте произошел кошмарный несчастный случай, обрушение и взрыв, четверо погибли.

Монотонно, словно зачитывал скучную, безликую статистическую сводку, он добавил:

— Газетчики вопят, что уголь сейчас приобрел ключевое значение в стране. Еще они шумят о том, что производители угля наживаются на нехватке нефти. Одна банда в Вашингтоне распространяет сплетни, что я слишком быстро развиваюсь, и пришло время положить этому конец, потому как я становлюсь монопольным производителем. Другая банда в Вашингтоне возражает, что я, мол, развиваюсь недостаточно быстро, и необходимо заставить правительство отобрать у меня шахты, потому как я жаден до прибыли и не желаю удовлетворять потребность общества в топливе. При существующем уровне прибыли Конфедерейтед Коул вернет мне деньги, затраченные на ее приобретение, через сорок семь лет. Детей у меня нет. Я купил компанию, потому

что не могу оставить без угля одного своего клиента — «Таггерт Трансконтинентал». Я постоянно думаю о том, что может случиться, если железные дороги встанут, — он умолк, но после паузы продолжил: — Не знаю, почему это меня заботит, но это так. Люди в Вашингтоне, кажется, не имеют ясного представления, к чему это приведет. А я имею.

— Я дам металл, — сказал Риарден. — Когда тебе понадобится вторая часть, дай мне знать. Ее ты тоже получишь.

В конце обеда Данаггер произнес тем же ровным, бесстрастным тоном человека, точно знающего, что означают его слова:

— Если кто-нибудь из твоих или моих работников узнает об этом и попытается меня шантажировать, я заплачу ему без возражений. Но я не стану платить, если у него есть друзья в Вашингтоне. Если это всплывет на поверхность, я сяду в тюрьму.

— Тогда мы оба сядем, — закончил за него Риарден.

Стоя в одиночестве в своем полутемном номере, Риарден заметил, что перспектива сесть в тюрьму оставила его совершенно равнодушным. Он вспомнил время, когда четырнадцатилетним подростком, шатаясь от недоедания, он не украл яблоко с ближайшего лотка. Сегодня опасность оказаться в тюрьме значила для него не больше, чем опасность попасть под грузовик: не более чем несчастный случай, не имеющий никакой моральной значимости.

Он думал о том, что его заставляют скрывать, словно преступную тайну, единственную деловую операцию, которая доставила ему удовольствие за целый год работы — и что он скрывал, как преступную тайну, его ночи с Дагни — единственные часы, которые поддерживали в нем жизнь. Он чувствовал, что между этими двумя тайнами существует некая связь, существенная связь, и ее ему еще предстояло открыть для себя. Он не мог осмыслить эту взаимосвязь, не мог подобрать ей подходящего названия, но чувствовал, что в день, когда он обнаружит ее, он ответит на все вопросы своей жизни.

Прислонившись спиной к стене, откинув голову, закрыв глаза, он думал о Дагни и чувствовал, что никакие иные вопросы его больше не волнуют. Он думал, что должен увидеть ее сегодня вечером, почти ненавидя это, потому что завтрашнее утро и расставание с ней казались такими близкими. Он размышлял, сможет ли он остаться в городе до завтра, или ему придется уехать прямо сейчас, не повидав Дагни, и тогда придется ждать того момента, что он постоянно себе представлял: момента, когда он обнимет ее за плечи и посмотрит ей в лицо. «Ты сходишь с ума» — подумал он, но знал, что даже если она будет рядом с ним до скончания дней, ему и тогда будет ее не хватать. Он придумал себе бессмысленную пытку, дабы пережить расставание: он знал — он увидит ее сегодня вечером, и мысль об отъезде только усиливала удовольствие, она подчеркивала уверенность в предстоящих часах. Он подумал, что не станет гасить свет в ее гостиной, и будет любоваться полоской света, протянувшейся от ее талии до колена, простой линией, обрисовывающей стройное худое тело в полутьме, потом повернет ее к свету, чтобы посмотреть на ее лицо. Увидит, как оно откинется назад, не сопротивляясь, уронив волну волос на его руку — глаза закрыты, на лице — предвкушения сладостной боли, рот приоткрыт в ожидании его губ.

Он стоял у стены, ожидая, когда события дня сотрутся из памяти, чтобы освободиться от них, чтобы поверить — вся оставшаяся часть вечера принадлежит ему.

Он не услышал, как дверь его комнаты без предупреждения распахнулась, и не сразу в это поверил. Сначала Риарден разглядел силуэт женщины, потом фигуру посыльного, поставившего на пол чемодан и сразу удалившегося. Услышанный им голос принадлежал Лилиан:

— О, Генри! В темноте и совсем один?

Лилиан нажала кнопку выключателя. Она стояла у двери, холеная, одетая в светло-бежевый дорожный костюм, свежая, словно путешествовала под стеклянным колпаком. Лилиан улыбалась, стягивая перчатки с таким выражением, точно наконец-то вернулась домой.