Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А (др. перевод)
Шрифт:
— Да.
— Что вы думаете об этом? Можете его понять?
— Он — надменный эгоист, — ответила Дагни. — Честолюбивый авантюрист. Человек безграничной дерзости, играющий на самые крупные в мире ставки.
«Это было легко», — подумала Дагни. Это было бы трудно в то далекое время, когда она видела в речи орудие чести, которым всегда нужно было пользоваться так, словно находишься под присягой верности реальности и уважения к людям. Теперь это было всего-навсего орудие издавания звуков, бессмысленных звуков, обращенных к неодушевленным предметам, не имеющим никакого отношения к таким понятиям, как реальность, человечность или честь. Было легко
Легко было придать лицу выражение холодной расчетливости и напомнить мистеру Томпсону о вознаграждении в пятьсот тысяч долларов, голос ее был четким и режущим, как звук счетной машины, отпечатывающей сумму на векселе. Она видела, как лицо мистера Томпсона застыло на миг, потом расплылось в более широкой, веселой улыбке — это походило на безмолвную речь о том, что он не ждал такого, но рад узнать мотив ее поступка, и что этот мотив ему понятен.
— Разумеется, мисс Таггерт! Непременно! Это вознаграждение — ваше, полностью ваше. Вам пришлют чек на всю сумму!
Было легко, так как ей казалось, будто она находится в каком-то безотрадном не-мире, где ее слова и поступки уже не являются ни фактами, ни отражением реальности, а лишь искаженными позами в кривых зеркалах, которые создают уродство для восприятия тех, чье сознание нельзя рассматривать как сознание. Единственной ее заботой, жгущей, словно обжигающий провод внутри, словно проходящая по телу раскаленная игла, была мысль о его безопасности. Все остальное расплывалось в бесформенной дымке, полукислоте-полутумане.
«Но ведь, — подумала с содроганием Дагни, — именно в этом состоянии живут все эти люди, которых я никогда не понимала, именно этого состояния и желают, этой поддельной реальности, этой необходимости притворяться, искажать, обманывать, этого доверчивого взгляда затуманенных паникой глаз какого-то мистера Томпсона, служащего единственной целью и вознаграждением. Раз они желают этого состояния, — задалась она вопросом, — то хотят ли жить?»
— Самые крупные в мире ставки, мисс Таггерт? — с беспокойством спросил мистер Томпсон. — Как это понять? Что ему нужно?
— Реальность. Вся земля.
— Не совсем понимаю вас, но… Послушайте, мисс Таггерт, если считаете, что можете его понять, не согласитесь ли… не согласитесь ли попытаться поговорить с ним еще раз?
Дагни показалось, что она слышит свой голос с расстояния во множество световых лет, кричащий, что она готова отдать жизнь, лишь бы увидеть его, но в этой комнате она услышала голос какой-то незнакомки, холодно говорящий:
— Нет, мистер Томпсон, не соглашусь. Надеюсь, что больше никогда его не увижу.
— Я знаю, вы терпеть его не можете, и не виню вас, но не могли бы просто попытаться…
— Я пыталась урезонить Голта в ту ночь, когда нашла его. В ответ слышала только оскорбления. Думаю, он ненавидит меня больше, чем кого бы то ни было. Не может простить, что я его обнаружила. Мне он ни за что не уступит.
— Да… да, это верно… Думаете, он уступит когда-нибудь?
Раскаленная
— Непременно, — твердо сказала она. — Сдастся, если правильно обходиться с ним. Он слишком честолюбив, чтобы отказаться от власти. Не давайте ему убежать, но не угрожайте и не причиняйте вреда. Страхом ничего не добьетесь. Он неподвластен страху.
— А что, если… все рушится… что, если он будет держаться слишком долго?
— Не будет. Для этого он слишком практичен. Кстати, сообщаете вы ему новости о положении в стране?
— Как… нет.
— Я бы советовала дать ему копии ваших секретных донесений. Он поймет, что времени почти не осталось.
— Хорошая мысль! Отличная!.. Знаете, мисс Таггерт, — неожиданно сказал он с каким-то отчаянием в голосе, — всякий раз, как я поговорю с вами, у меня на душе становится легче, потому что вам доверяю. Из своего окружения я не доверяю никому. Но вы — другое дело. Вы сильная.
Дагни посмотрела на него в упор.
— Спасибо, мистер Томпсон.
«Это было легко», — сказала она себе и, лишь выйдя на улицу, заметила, что блузка под пальто прилипла к лопаткам. «Будь я способна чувствовать, — думала она, идя по вестибюлю терминала, — я поняла бы, что тупое безразличие, какое испытываю сейчас к своей железной дороге, представляет собой ненависть». Дагни не могла отделаться от ощущения, что теперь по ее железной дороге ходят только товарные поезда; пассажиры для нее не были ни живыми, ни людьми. Казалось бессмысленным тратить громадные усилия на предотвращение катастроф, сохранение в безопасности поездов, перевозящих только неодушевленные предметы. Она смотрела на лица людей в терминале; думала, что если бы ей предстояло умереть, быть убитой правителями их системы — эти люди продолжали есть, спать и путешествовать — будет ли она работать, чтобы обеспечивать их поездами? Если бы она позвала на помощь, поднялся бы кто-нибудь на ее защиту? Хотят ли жить они, те, кто слышал его?
Чек на пятьсот тысяч долларов доставили ей в кабинет в тот же день с букетом цветов от мистера Томпсона. Дагни посмотрела на чек и, разжав пальцы, уронила его на стол: он ничего не значил, не вызывал у нее никаких чувств, даже намека на вину. Это был кусочек бумаги, значивший не больше чем те, что валялись в мусорной корзине. Можно было купить на него бриллиантовое ожерелье, городскую свалку или последнюю порцию еды, но для нее все это не имело никакого значения. Чек не был символом ценности, и все, что можно было бы на него купить, не могло быть ценностью. «Но это, — подумала она, — вялое равнодушие и есть постоянное состояние окружающих, людей, не имеющих ни цели, ни страсти. Это состояние ничего не ценящей души; и хотят ли жить те, кто избрал его?»
В коридоре дома, когда Дагни вернулась вечером, онемелая от усталости, осветительная система вышла из строя, и она не заметила конверта на полу, пока не включила свет у себя в передней. Это был чистый, запечатанный конверт, подсунутый под дверь. Она подняла его и через секунду беззвучно рассмеялась, сидя на полу, не желая подниматься. Она хотела только смотреть на записку, написанную знакомой рукой, той, что писала последнее сообщение в календаре над городом.
Записка гласила: «Дагни! Стой на своем. Наблюдай за ними. Когда ему потребуется наша помощь, позвони мне по телефону ОР 6— 5603. Ф.»