Атлант расправил плечи. Часть III. А есть А (др. перевод)
Шрифт:
— Чик недолго будет пользоваться им, если вообще доберется туда, — сказал Уэсли Моуч. — Шайки бандитов, состояние транспорта…
Не договорив, он развел руками.
Дагни понимала, какие мысли заполняли эту паузу; понимала, что какие бы частные убежища эти люди ни приготовили себе, теперь они понимают, что оказались в ловушке. Она обратила внимание, что ужаса в их лицах нет; были какие-то его признаки, но лишь поверхностные. На их лицах читались и полная апатия, и облегчение мошенников, считавших, что игра не может иметь иного исхода, не пытавшихся его оспорить и не жалевших о нем, и вздорное безрассудство Лоусона,
— Ну? Ну? — раздраженно спрашивал доктор Феррис с бурной энергией человека, освоившегося в мире истерии. — Что вы теперь собираетесь с ним делать? Спорить? Дебатировать? Произносить речи?
Никто не ответил ему.
— Он… должен… спасти… нас, — медленно проговорил Моуч, словно загоняя остатки разума в пустоту и предъявляя ультиматум реальности. — Должен… принять власть… и спасти систему.
— Почему не напишешь ему об этом в любовном письме? — спросил Феррис.
— Мы должны… заставить его… принять власть… Должны принудить его править, — произнес Моуч тоном сомнамбулы.
— Ну, — спросил Феррис, неожиданно понизив голос, — понимаешь теперь, какую ценную организацию представляет собой Государственный научный институт?
Моуч не ответил, но Дагни заметила, что все как будто поняли его.
— Ты возражал против моего частного исследовательского проекта, называя его «непрактичным», — мягко сказал Феррис. — Но что я тебе говорил?
Моуч не ответил; он похрустывал суставами пальцев.
— Сейчас не время быть разборчивыми, — заговорил с внезапной оживленностью Джеймс Таггерт, но голос его тоже был странно негромким. — Мы не должны колебаться.
— Мне кажется… — тупо произнес Моуч, — что… что цель оправдывает средства…
— Уже поздно колебаться и держаться принципов, — сказал Феррис. — Принести пользу могут только решительные действия.
Никто не ответил; все вели себя так, словно хотели, чтобы мнение их выражали не слова, а паузы.
— Ничего не выйдет, — произнес Тинки Холлоуэй. — Он не сдастся.
— Это ты так думаешь! — сказал Феррис и усмехнулся. — Ты не видел нашу экспериментальную модель в действии. В прошлом месяце мы получили три признания в трех нераскрытых делах об убийстве.
— Если… — заговорил мистер Томпсон, и голос его внезапно перешел в стон, — если он умрет, нам всем конец!
— Не беспокойтесь, — сказал Феррис. — Не умрет. «Увещатель Ферриса» надежно рассчитан против такой возможности.
Мистер Томпсон не ответил.
— Мне кажется… другого выбора у нас нет… — чуть ли не шепотом выдавил из себя Уэсли Моуч.
Все молчали; мистер Томпсон старался не замечать, что все смотрят на него, потом неожиданно выпалил:
— О, делайте, что хотите! Я ничего не могу поделать! Делайте, что хотите!
Доктор Феррис повернулся к Лоусону.
— Джин, — напряженно сказал он, по-прежнему шепотом, — беги в кабинет контроля радиостанций. Скажи, пусть все станции будут наготове. Скажи, что через три часа я заставлю мистера Голта выступить в эфире.
Лоусон подскочил с неожиданной радостной усмешкой и выбежал.
Дагни поняла. Она поняла, что они собираются делать и что в их сознании сделало это возможным. Они не думали, что таким образом добьются успеха. Не думали, что Голт сдастся, и не хотели, чтобы
Ужас, который испытала Дагни, был кратким, словно резкая перемена перспективы: она поняла, что субъекты, которых считала людьми, не люди. У нее оставались лишь чувства ясности, окончательного ответа и необходимости действовать. Голт находился в опасности; не было ни времени, ни места в ее сознании, чтобы расточать их на эмоции по поводу действий существ, не достигших человеческого уровня.
— Нужно принять меры, — прошептал Уэсли Моуч, — чтобы никто об этом не узнал…
— Никто не узнает, — сказал Феррис; голоса их звучали сдержанно, как у заговорщиков. — Это отдельное секретное помещение на территории института… Звуконепроницаемое и надежно удаленное от остальных… о нем знают очень немногие из наших сотрудников…
— Если нам придется вылететь… — заговорил Моуч и внезапно умолк, словно уловил какое-то предостережение в лице Ферриса.
Дагни увидела, как Феррис посмотрел на нее, будто внезапно вспомнил о ее присутствии. Она выдержала этот взгляд, продемонстрировала ему холодное безразличие, словно не интересовалась их разговором и не понимала его. Потом, словно догадавшись, что разговор секретный, медленно повернулась, чуть пожав плечами, и вышла из комнаты. Она понимала, что им уже не до мыслей о ней.
Дагни с тем же равнодушным видом неторопливо прошла по коридорам и вышла из отеля. Но когда миновала этот квартал и свернула за угол, вскинула голову. Складки вечернего платья стали биться о ноги, как парус, от внезапной быстроты шагов. И теперь, идя по темной улице и думая только о телефонной будке, она испытывала новое чувство, несмотря на сознание опасности и озабоченность: чувство свободы, которой ничто не воздвигнет препятствий.
Дагни увидела на тротуаре полосу света из окна бара. Никто не обращал на нее никакого внимания, когда она шла по полупустому залу: несколько посетителей все еще ждали и напряженно перешептывались перед потрескивающей голубой пустотой телеэкрана.
Стоя в тесном пространстве телефонной будки, словно в каюте корабля, готовящегося отправиться к другой планете, Дагни набрала номер ОР 6-5693.
В трубке тут же послышался голос Франсиско:
— Алло?
— Франсиско?
— Привет, Дагни. Я ждал твоего звонка.
— Слушал радиопередачу?
— Слушал.
— Теперь они хотят принудить его сдаться. — Она говорила бесстрастным тоном. — Хотят его пытать. У них есть какая-то машина, именуемая «Увещатель Ферриса», она находится в изолированном помещении на территории Государственного научного института. В Нью-Гемпшире. Они говорили о вылете. Говорили, что через три часа заставят его выступить по радио.