Атлантида

Бенуа Пьер

Я нахмурил брови.

— Что это еще за новая идея?

В то же время я стал искать глазами Эг-Антеуэна, который накануне и за несколько минут до этого разговора беседовал, как я заметил, с Моранжем. Туарег спокойно чинил одну из своих сандалий, зашивая ее смоленой дратвой, которую ему дал Бу-Джема.

Он работал, не поднимая головы.

— Дело вот в чем, — начал объяснять мне Моранж, испытывая, по-видимому, быстро возраставшую неловкость. — Этот человек указал мне на существование подбных же надписей во многих пещерах западного Хоггара. Все такие пещеры расположены как раз поблизости от той дороги, по которой он возвращается домой. Ему придется проехать через Тит. Но от Тита до Тимиссао, через Силет, не будет и двухсот километров. Это наилучший путь 27 , почти наполовину короче того, который мне пришлось бы проделать одному до Тимиссао, если бы мы расстались в Ших-Сале. Как видите, и это обстоятельство служит до некоторой степени причиной, побуждающей меня…

27

Дорога и все этапы на ней от Тита до Тимиссао были действительно занесены на карту еще в 1888 году капитаном Биссюэлем. (Прим. советника Леру.)

— До некоторой степени? Я думаю, в весьма малой степени, — возразил я. — Скажите, ваше решение непреклонно?

— Да, — последовал ответ.

— Когда вы рассчитываете меня покинуть?

— Мне придется сделать это еще сегодня. Дорога, по которой Эг-Антеуэн собирается проникнуть в Хоггар, пересекает ту, что находится в пятнадцати километрах от нашей стоянки. По этому поводу я хотел даже обратиться к вам с небольшой просьбой.

— Пожалуйста.

— Не будете ли вы так добры уступить мне одного из двух вьючных верблюдов, принимая во внимание, что туарег, который будет меня сопровождать, лишился своего?

— Верблюд с вашим багажом принадлежит вам, как и ваш мехари, — холодно ответил я.

Несколько минут мы хранили молчание. Моранж, сильно смущенный, не нарушал его. Я стал рассматривать карту. Почти везде, но в особенности к югу, неисследованные области Хоггара лежали многочисленными белыми пятнами среди темно-бурой краски, обозначавшей горы.

Наконец, я произнес:

— Вы даете мне слово, что, заглянув в эти хваленые пещеры, вы отправитесь в Тимиссао через Тит и Силет?

Он посмотрел на меня, не понимая, что я хочу сказать.

— Почему такой вопрос?

— Потому, что если вы дадите мне такое обещание, и если только, само собой разумеется, мое общество вам не неприятно, я поеду вместе с вами. Это составит для меня разницу не больше, чем в двести километров. Я доберусь до Ших-Салы с юга, вместо того чтобы достигнуть ее с запада, — вот и все.

Моранж с волнением посмотрел на меня.

— Зачем вы это делаете? — тихо спросил он.

— Мой дорогой друг, — в первый раз за все время я назвал так Моранжа, — мой дорогой друг, я обладаю чувством, которое приобретает в пустыне исключительную остроту: чувством опасности. Я вам дал тому маленький пример вчера утром, когда разразилась гроза. Со всеми вашими сведениями по части надписей на скалах, вы не отдаете себе ясного отчета ни о том, что такое Хоггар, ни о тех встречах, которые там могут быть. А раз это так, я не хочу оставлять вас одного на случай весьма возможных опасностей.

— У меня есть проводник, — возразил он со своей восхитительной наивностью.

Сидя по-прежнему на корточках, Эг-Антеуэн продолжал чинить свою стоптанную сандалию.

Я подошел и нему.

— Ты слышал, о чем я только что говорил с капитаном?

— Да, — спокойно ответил туарег.

— Я буду его сопровождать. Мы оставим тебя в Тите, где ты позаботишься о том, чтобы мы могли беспрепятственно добраться куда нам надо. Где то место, до которого ты предложил капитану проводить его?

— Не я ему предложил, а он меня просил об этом, — холодно заметил туарег. — Пещеры с надписями находятся в трех днях пути к югу, в горах. Сначала дорога — довольно тяжелая. Но потом она становится все более ровной и доводит без труда до Тимиссао. Там есть хорошие колодцы, куда туареги Тайтока, которые любят французов, приводят поить своих верблюдов.

— И ты хорошо знаешь дорогу?

Он пожал плечами. Его глаза презрительно усмехнулись.

— Я проехал по ней раз двадцать, — сказал он.

— Ну, хорошо, тогда — в путь!

Мы ехали уже более двух часов. За все это время я не сказал Моранжу ни одного слова. Я ясно сознавал, что, устремляясь с такой беспечностью в наименее известную и наиболее опасную часть Сахары, мы затевали предприятие, имя которому было безумие. Все удары, обрывавшие в течение двадцати лет продвижение французов в этом направлении, были как раз нанесены им из грозного и таинственного Хоггара. Но было уже поздно. Ведь я совершенно добровольно пошел на это поистине сумасшедшее дело. Возврата не было. Стоило ли, в таком случае, портить свой благородный поступок дурным настроением? Кроме того, — я должен в том признаться, — мне начинал нравиться тот оборот, который приняло наше путешествие. У меня вдруг явилось предчувствие, что мы шли навстречу чему-то необыкновенному, что мы были на пути к какому-то чудовищному приключению. Нельзя безнаказанно проводить в пустыне месяце и годы. Рано или поздно она завладевает душой человека, уничтожает дисциплинированного офицера и аккуратного чиновника, убивает в них чувство ответственности. Что там, .за этими таинственными скалами, за этими тускло-бледными пустынными равнинами, которых не смогли одолеть самые знаменитые охотники за тайнами?.. И невольно, говорю я тебе, невольно следуешь за ними…

— Уверены ли вы, по крайней мере, что эта надпись достаточно интересна для оправдания всего того, что мы собираемся ради нее проделать? — спросил я Моранжа.

Я почувствовал, как мой спутник вздрогнул от радости. Я понял, что с самого момента отправления его не оставляла полная страха мысль о том, что я сопровождаю его без всякого к тому желания. И то обстоятельство, что я давал ему случай убедить меня в правильности его поступка, рассеивало все его сомнения и поселяло в нем уверенность в его конечном торжестве.

— Еще никогда, — ответил он голосом, намеренно ровным, но явно звучавшим нотками восторга, — еще никогда не находили греческих надписей на этой широте. Самыми крайними точками, где они были обнаружены, являются южный Алжир и Киренаида. Но в Хоггаре! Поймите меня!

Правда, что эта надпись изображена по-тифинарски. Но эта деталь не только не умаляет интереса факта, а, наоборот, увеличивает его.

— Какой, по вашему мнению, смысл этого слова?

— «Антинея» может быть только именем собственным, — ответил Моранж. — Кому оно принадлежит? Сознаюсь — мне это неизвестно, и если, в этот час, я направляюсь на юг, увлекая вас с собой, то потому, что рассчитываю найти там дополнительные сведения. Этимология этого слова? Собственно говоря, ее нет, но она может существовать в тридцати различных видах. Припомните, что тифинарский алфавит далеко не совпадает с греческим, а это значительно расширяет поле для гипотез. Если желаете, я могу изложить вам кое-какие из них.

— Очень прошу вас.

— Итак, прежде всего, мы имеем avn и vao, т. е. «женщина впереди корабля». Это толкование, как вы знаете, охотно допускали Гафарель и мой высокочтимый учитель Берлиу. Оно довольно удачно подходит к фигурам, изваянным или вырезанным на передней части судов. «Далее следует avtivfja: слово, находящееся, очевидно, в связи с avxi vao?, т. е. „с той, которая стоит перед“ va6?, — храмом,-„с той, которая стоит перед святилищем“, иначе говоря — жрицей. Это толкование привело бы в восторг Жирара и Ренана.

«Еще дальше мы имеем avxivea, от avn и vao?, „новый“; значение этого слова может быть двоякое: либо -„та, которая является противоположностью молодости“, либо — „та, которая является противницей всего нового или противницей юности“.

«Наконец, avti имеет еще один смысл -„взамен“, что еще больше осложняет все вышеприведенные предположения; затем, глагол veto имеет четыре значения: идти, течь, прясть или ткать и нагромождать. Впрочем, не только эти…

Имейте в виду, что я не могу пользоваться, — несмотря на весьма удобный для этой цели горб этого мехари, — ни большим словарем Этьена, ни лексиконами Пассова или Лиделя-Скота. Все это, мой дорогой друг, я говорю к тому, чтобы доказать вам, до какой степени эпиграфика является наукой относительной, всегда зависящей от находки той или иной новой надписи, противоречащей предыдущим, не касаясь уже того, что очень часто эпиграфические изыскания тесно связаны с настроением исследователей и с их индивидуальными взглядами на всеобщую историю[В своих объяснениях, местами совершенно произвольных, капитан Моранж забывает этимологию слова Avftivea