Атлантида
Шрифт:
Внутри короны из красных светильников смутно виднелись двенадцать курильниц, составлявших как бы вторую корону, диаметром наполовину меньше. Темнота мешала видеть их поднимавшийся к своду дым, но вызываемая им истома, сливаясь со свежестью и приятным шумом воды, подавляла в душе всякое иное желание, кроме одного: остаться в этом месте навсегда.
Ле-Меж усадил нас на находившиеся посредине зала циклопические кресла. Сам он поместился между нами.
— Через несколько минут, — сказал он, — вы освоитесь с этим полумраком.
Я заметил, что он говорил тихим голосом, как в храме.
Мало-помалу глаза наши, действительно, приспособились к красноватому свету, освещавшему, впрочем, только нижнюю часть беспредельного зала.
Весь свод оставался во тьме, и не было никакой возможности судить о его высоте. Смутно, над самыми нашими головами, я различал большую люстру, на позолоту которой, как и на все другие ее части, беспрестанно ложился темными пятными красный свет. Но ничто не позволяло определить длину цепи, державшей эту люстру на окутанном мраком потолке.
Мраморный пол был отполирован так гладко, что в нем ярко отражались огни громадных светочей.
Весь зал, повторяю, представлял собою правильный круг, имея в центре родник, к которому мы сидели спиной.
Лица наши были, таким образом, обращены к круглой стене зала. Скоро наши глаза, все время на нее устремленные, уже не могли от нее оторваться. Была одна вещь, делавшая эту стену замечательной: она разделялась на множество мрачных ниш, черную линию которых разрезала, как раз перед нами, дверь, откуда мы вошли; позади нас, в виде темной дыры, чувствовалась вторая дверь, и я угадал ее во мраке, повернувшись к ней лицом. На пространстве от одной двери к другой я насчитал шестьдесят ниш, — итого, сто двадцать. Все они имели по три метра в вышину и по одному — в ширину. В каждой из них находилось нечто вроде футляра, больше расширявшегося кверху, чем книзу, и закрытого только в своей нижней части. В каждом из этих футляров, за исключением двух, стоявших прямо против меня, мне чудились блестящие очертания каких-то предметов, имевших, без сомнения, человеческую форму, — что-то вроде статуй из светлой бронзы. По той дуге окружности, что шла как раз передо мной, я отчетливо насчитал тридцать таких странных статуй.
Что это были за статуи? Мне захотелось на них взглянуть, и я поднялся с своего места.
Ле-Меж удержал меня за руку.
— Подождите, — сказал он все тем же тихим голосом, — подождите одну минуту.
Взгляд профессора был устремлен на дверь, через которую мы проникли в зал и из-за которой слышались постепенно приближавшиеся шаги.
Через несколько секунд она бесшумно раскрылась, пропустив трех белых туарегов. Двое из них несли на плечах длинный сверток, а третий, как мне показалось, ими руководил.
По его указанию, они положили свою ношу на землю и извлекли из одной из ниш, о которых я говорил, продолговатый футляр, стоявший в каждом из стенных углублений.
— Можете подойти, господа, — сказал нам тогда ЛеМеж.
По его знаку, трое туарегов отступили на несколько шагов назад.
— Вы только что просили меня, — обратился он к Моранжу, — дать вам доказательство влияния Египта на эту страну. Что вы скажете, для начала, об этом ящике? — С этими словами он протянул руку по направлению к футляру, который слуги положили на землю, после того как вытащили его из ниши.
Моранж издал глухое восклицание.
Перед нами находился один из тех ящиков, котоые употреблялись для хранения мумий. Такое же блестящее дерево, такие же пестрые рисунки, с той только разницей, что здесь иероглифы были заменены буквами тифина. Уже одна форма этого гроба, суженного кинзу и более широкого кверху, должна была бы сразу напомнить нам о его назначений. .
Я уже говорил, что нижняя часть этого футляра была закрыта, производя впечатление прямоугольного деревянного башмака.
Ле-Меж стал на колени и прикрепил к нижней части ящика четырехугольник из белого картона, нечто вроде большого ярлыка, который он взял с своего стола за несколько минут до того, как выйти из библиотеки.
— Можете прочитать, — сказал он все тем же тихим голосом.
Я тоже опустился на колени, так как света огромных канделябров было недостаточно, чтобы разобрать надпись на ярлыке, в которой я узнал почерк профессора.
Крупными круглыми буквами на ней были начертаны следующие простые слова:
«Номер 53. Майор сэр Арчибальд Ресль. Родился в Ричмонде 5 июля 1860 года. Умер в Хоггере 3 декабря 1896 года».
Одним прыжком я вскочил на ноги.
— Майор Ресль! — воскликнул я.
— Тише, тише! — остановил меня Ле-Меж. — Никто не имеет права возвышать здесь голос.
— Майор Ресль, — тихо повторил я, невольно повинуясь его приказанию, — тот самый, который отправился в прошлом году из Хартума для исследования Сокото?
— Тот самый, — ответил профессор.
— И… где же майор Ресль?
— Он тут, — ответил Ле-Меж.
Профессор сделал знак. Белые туареги подошли ближе.
В зале царила напряженная таинственная тишина, нарушаемая лишь бульканьем прохладного родника.
Трое чернокожих принялись развязывать сверток, который они положили, когда вошли, возле разрисованного ящика.
Склонившись под тяжестью невыразимого ужаса, смотрели мы, — Моранж и я, — на их работу.
Вскоре показались очертания человеческого тела, твердого, слрвно окостенелого. Несколько красных лучей скользнули по его членам. Перед нами лежала, вытянувшись на земле, под покрывалом из белой кисеи, статуя из светлой бронзы, в точности напоминавшая те, которые неподвижно стояли вокруг нас в нишах и, казалось, не спускали с нас своих непроницаемых взглядов.
— Сэр Арчибальд Ресль, — медленно и тихо произнес Ле-Меж.
Моранж безмолвно приблизился к телу. У него хватило силы приподнять кисейное покрывало. Долго-долго всматривался он в страшную бронзовую статую.
— Мумия… мумия…— задумчиво произнес он, наконец. — Нет, вы ошибаетесь, это не мумия.
— Строго говоря, — возразил Ле-Меж, — это, конечно, не мумия. Но, тем не менее, перед вами бренные останки сэра Арчибальда Ресля. Должен вам заметить по этому поводу, что способы бальзамирования, применяемые для Антинеи, отличаются от тех, которые были в ходу в древнем Египте. Мы не пользуемся ни натрием, ни повязками, ни ароматическими веществами. Хоггарским бальзамировщикам удалось сразу же добиться результата, которого европейское искусство достигло лишь после долгих опытов и трудов. Когда я прибыл сюда, я был чрезвычайно удивлен, увидев, что здесь употребляют метод, известный, как я думал, только цивилизованным народам.