Шрифт:
ГЛАВА I. Офицер в море
На крейсере «Геркулес», возвращавшемся 19— го октября 18… года в Лориан после продолжительной стоянки в Бенинском заливе, произошел странный и вместе с тем трагический случай. Судно неслось на всех парах в открытом океане и находилось недалеко от Азорских островов. Оно тщетно старалось уйти от догонявшего его циклона, который все-таки настиг его около шести часов вечера.
Ураган разразился со страшной силой, а темная, беззвездная ночь еще усиливала ужас бури. Крейсер трещал по всем швам, но нырял довольно счастливо, как вдруг какое-то неудачное движение румпеля, а, может быть, и внезапный порыв ветра, повернули его всем корпусом к исполинской волне, несшейся с востока. Целая гора воды обрушилась на палубу, унося все со своего пути. Напора ее не выдержала даже громадная пушка, прикрепленная к штирборту, которая вместе с лафетом полетела в море. Однако через мгновение судно уже снова неслось вперед, как вдруг с марса почти одновременно раздалось два возгласа:
— Офицер в море!
— Ранило матроса!
Тотчас за первым возгласом в море спустили светящийся буй и сам командир Арокур бросился к рупору, отдавая приказание остановиться.
Не более как в две минуты снарядили и спустили спасательную шлюпку, и несколько человек «матросов отправились среди рева бушевавшей стихии на поиски погибшего офицера и скоро скрылись во мраке.
В это время к командиру крейсера подошел дежурный офицер с рапортом о случившемся. Оказалось, что офицер, смытый волнами в море вместе с пушкой, был Рене Каудаль, а человек, получивший повреждение ноги ударом оторванной от корпуса корабля доски, — марсовой матрос Ивон Кермадек.
Прошло полчаса томительного ожидания, и наконец из мрака бури вынырнула шлюпка, подав издали сигнал о бесплодности своих поисков. Ее с трудом подняли на борт крейсера, и матросы получили в награду порцию чаю с ромом. С отчаянием в сердце все должны были признать, что дальнейшие поиски были бы бесплодны: океан навеки поглотил свою добычу.
«Геркулес» продолжал свой путь, но воспоминание о печальном происшествии тяжелым камнем легло на сердца всего экипажа. Рене Каудаль был прекрасным товарищем и безукоризненно справедливым начальником для матросов. Ему улыбалась впереди блестящая карьера; он погиб в полном расцвете своих молодых сил.
Что же касается матроса Кермадека, то он вскоре пришел в себя благодаря энергии и заботам доктора Патриса; но, как только вернулось к нему сознание, воспоминание о происшедшем омрачило его честное бретонское лицо и на голубых глазах сверкнули слезы.
Вот что он рассказал о трагическом событии, которого он был единственным очевидцем.
— Я стоял у фок-мачты, — говорил Кермадек, — а его благородие, господин Каудаль, ходил взад и вперед по палубе, как вдруг прямо на нас нахлынула громадная волна. Я не помню ничего подобного за всю свою жизнь! Точно какая-то стена обрушилась на нас! Как сквозь туман видел я, что его благородие схватился за пушку у штирборта и был снесен вместе с нею. В ту же минуту громадный кусок дерева ударил меня в левую ногу и я потерял сознание…
— Лучше бы уж меня унесло, — продолжал он с отчаянием. — Да и куда я нужен без ноги! Ни на что больше не гожусь! А таких офицеров, как господин Каудаль, немного!..
Голос матроса звучал таким искренним горем, что молодой доктор был глубоко тронут. Он больше всех чувствовал, какую незаменимую потерю понесли они все в лице Рене Каудаля, так как еще с детства был ближайшим другом покойного. Волнение Кермадека передалось и доктору, и руки его, делавшие перевязку, задрожали так сильно, что он должен был на минуту остановиться.
— Ну, полно, полно, дружище! — проговорил он, обращаясь к матросу. — Не отчаивайся! Мы спасем твою ногу, но если бы ты даже остался без нее, то у тебя все-таки есть еще множество способов сделать свою жизнь полезной и счастливой. Что же касается твоего сожаления о преждевременной смерти господина Каудаля, то в этом отношении ты прав. Более честного и умного офицера, лучшего товарища и сына еще не было на свете!
— Каково-то будет его матери узнать об этом, — продолжал матрос, отвечая на недосказанную мысль доктора. — Самое тяжелое в нашем ремесле — покидать своих близких и причинять им каждый раз ужасные страдания!
— Бедненький господин Рене! А как он добр был ко мне! Не брезгал разговаривать со мной, неучем, хотя сам был такой ученый! Все-то мне растолковывал, да учил меня. Я и пить-то перестал благодаря ему. Господи! да я бы двадцать раз бросился в воду вместо него! Каково мне было, как его унесло на моих глазах, а я и пальцем шевельнуть не мог для того, чтобы помочь ему!
Матрос замолчал, подавленный своим горем. Доктор был также взволнован и не мог произнести ни слова.
— Ты знаешь, как я любил его, Кермадек, — наконец проговорил он с трудом, — в память его мне всегда будет приятно помочь и тебе, чем могу. Если тебе понадобится совет или помощь, иди прямо ко мне, не стесняйся…
Перевязка была окончена, и доктор, пожав дружески раненому руку, поднялся на палубу. Поговорив там несколько минут с командиром судна, который выражал также искреннее сожаление о погибшем, доктор отправился в кают-компанию, где его с нетерпением ожидали.
Доктор Патрис пользовался не только всеобщей любовью за свою веселость и доброту, но также и уважением, так как, несмотря на молодость, обладал действительным знанием своего дела. В этот день все стремились его видеть, чтобы выразить сочувствие к его горю, так как всем была известна тесная дружба, соединявшая его с Каудалем, и вместе с тем интересовались услышать от него подробности происшествия.
Когда Патрис удовлетворил всеобщее любопытство, вызванное искренним участием к покойному, разговор невольно перешел на семью Каудаля. Доктор, который давно хорошо знал ее, сообщил своим собеседникам все, что их интересовало.
— Рене, — начал он, — сын и внук моряка. Его отцу и деду море также послужило могилой, а потому мать его, у которой он был единственным сыном, употребила все усилия, чтобы не допустить его сделаться моряком и внушить ему отвращение к этой карьере. Она принимала для этого всевозможные предосторожности: предупредила всех окружающих, сама выбирала его чтение и не позволяла сыну даже любоваться картинами морских видов. Но все это было напрасно, так как Рене был моряком по призванию. Ему никогда не дарили игрушек, изображавших корабли, но уже семилетним мальчиком он сам смастерил себе лодку и с тех пор его постоянной тайной мечтой было морское путешествие, что повергало в полное отчаяние его несчастную мать.