Атлантида
Шрифт:
— Материализм действительно не знает для этого понятия никакой реальности, — ответил ученый. — Но вы-то как раз знаете, так сказать, все о нем. Ведь вы живете и творите целиком в море души. Или что же такое тогда музыка?
Граупе рассмеялся:
— «Факты, факты, факты!» — поучает учитель у Чарльза Диккенса.
— Да, да, эта болезненная жажда фактов! — пожал плечами ученый. — Слава богу, у нас, хочешь не хочешь, есть еще поэты.
По словам Граупе, он был приятно поражен, что строгий исследователь, человек науки, радуется тому, что существуют поэты.
— Гете был поэтом и ученым одновременно, — возразил антрополог. — Вы видите, что это волне совместимо.
Итак, прозвучало имя Гете, и это заставило меня вздрогнуть.
Ученый между тем продолжал:
— В переписке Гете и Шиллера поэт безоговорочно рассматривается
Титулованный директор театра заметил с видом гурмана, что тем не менее не следует презирать и кое-какие материальные радости — он имел в виду радости застолья.
— Хорошо, — гласил ответ. — Но главным и решающим остается вопрос о том, чему в человеке отдать предпочтение — демоническому началу или тяге к фактам.
Может показаться удивительным, что я берусь так точно воспроизвести этот мозаичный, клочковатый разговор. Но, может быть, в этом также таится проблема фактов и демонического. И тут я просил бы признать за демоническим началом некую особую силу. Впрочем, теории ученого были не чужды мне, я разделял его «за» и «против». «Культура живет «на» человеке» — многое во мне говорило в пользу этого утверждения, и прежде всего опыт, почерпнутый из наблюдений над так называемым Homo sapiens ferus. [175] Тип дикого человека, выросшего вне соприкосновения с человеческой культурой — его последним примером может отчасти служить Каспар Хаузер, [176] — не вышел за пределы животного состояния. Находясь вне всякого человеческого общества, он поглощал сырую пищу и знал человеческий язык и обычаи меньше, чем собака.
175
Дикий разумный человек (лат.).
176
Хаузер Каспар — юноша неизвестного происхождения, появившийся в 1828 г. в Нюрнберге. Он был воспитан в полной изоляции от человеческого общества и ничего не мог сообщить о себе. Его история послужила темой многих литературных произведений, в частности, известного романа Я. Вассермана «Каспар Хаузер, или Леность сердца» (1908).
По своему внешнему облику Homo sapiens ferus целиком человек, в остальном — безусловно, животное. А отсюда следует, что для единичного человека язык — не врожденное свойство, а приобретается им постепенно в человеческом обществе и, стало быть, сознательно, как нечто инородное. А без языка нет и культуры.
Я позволил себе, разумеется с подобающей скромностью, изложить вслух все сказанное выше. Это было принято с любезной снисходительностью.
— Язык, — сказал я, несколько ободренный, — это море, неисчерпаемое и загадочное, оно заключает в себе все грозное, опасное, губительное, но также и все доброе, прекрасное и наивысшее.
— И к тому же, — подхватил ученый, — он, этот священный дар, к которому я причисляю и музыку, до краев заполняет пространство души человеческой. Что иное вся наша духовная жизнь, как не язык, и что иное язык, как не воспоминание, а что такое воспоминание — если понимать это слово в его изначальном значении, — как не погруженность в свою внутреннюю жизнь! Или — о милый немецкий язык! — коль скоро мы мыслители, поэты, маги, — все только воспоминание! погружение в себя!
— Чтобы продлить это воспоминание, у нас есть письменность, — заметил я. — С ее появлением и благодаря ей возник культ языка, так сказать, его религия. Поскольку она — явление насквозь искусственное, она также могла бы послужить доказательством того, что культура стоит над природой. Неграмотный человек, хоть внутренний мир его питает устная речь, это море и одновременно воздух, не может проникнуть ни в высшие, ни в низшие фазы культуры. Торо — Уолден пишет: «Подняться к небу мы можем только с вершины горы книг».
В это время подали паштет, настоящий кулинарный шедевр, который заставил умолкнуть серьезные разговоры, а затем наступила разрядка — все громко расхохотались.
Но Граупе возобновил прерванную беседу. Его речь сводилась примерно к следующему:
— Мы — как бы это сказать — утратили твердую почву под ногами. Но это пошло нам на пользу и укрепило нашу позицию по отношению ко всему беспочвенному. Прославление поэта помогает нам ближе и лучше понять поэтическое творчество и ту реальность, которая присуща истинной поэзии; ее область бесконечна. Что вы скажете, если отсюда я сделаю шаг в страну призраков?
— Среди бела дня! — рассмеялись присутствующие. — Вот уж что смело, то смело!
— О, не думайте, что в благодатном южном климате и при ярком свете дня водится меньше привидений, чем на мрачном холодном севере. Вот что я хотел вам сообщить: Гете, примерно шестидесятилетний Гете, собственной персоной, из плоти и крови, бродит в окрестностях Лаго-Маджоре.
Неудивительно, что при этих словах сердце у меня забилось так, словно хотело выскочить из груди.
Ответом была вспышка недоверчивого любопытства, которое сменилось изумлением, когда Граупе рассказал следующее.
В Стрезе, Палланце, Бавено видели Гете, которого называли просто Il Poeta. [177] Каждый раз, с тех пор как он появился, это был один и тот же человек, но никто не знает, откуда он пришел и куда направляется. Полиция не обнаружила его ни в одном из отелей, ни в одной из вилл, окружающих озеро.
А видел ли его сам Граупе?
— О да, это совершенно неопровержимо, — ответил он, — я не побоялся бы подтвердить под присягой, что видел Гете.
Почему я не подал голос и не поддержал его, рассказав о своей встрече в кафе в Стрезе? Но я молчал, словно по чьему-то повелению.
177
Поэт (ит.).
Какое-то время разговор вращался вокруг желания повстречаться с призраком, потом соскользнул на более общую тему, к которой относился этот таинственный случай.
Кто не знает, что сфера ее безгранична? Понятие чуда было введено, по-видимому, еще Библией. Для меня, по правде сказать, чудо есть предпосылка всякой жизни, но каждый шаг приносит все новые откровения. Гердер [178] подробно рассматривает область человечески-сверхчеловеческого, которую называет гуманностью. Я ввернул это слово в общие дебаты, когда мы уже сидели в гостиной Граупе за кофе и сигаретами. Антрополог согласился, что так, как его употребляет Гердер, оно очень близко к его паидеуме.
178
Гердер Иоганн Готфрид (1744–1803) — немецкий писатель и мыслитель, друг И. В. Гете, автор трудов по эстетике, философии истории, истории культуры, фольклору, языкознанию.
Постепенно перешли к спиритизму, упомянули Месмера [179] и современных гипнотизеров, вспомнили и о гетевском Великом Кофте, [180] о всякого рода заклинаниях мертвых и даже о столоверчении. При этом было много смеха, иногда не без оттенка фривольности, впрочем отчасти подсказанной прельстительными фресками на стенах комнаты: они изображали в живых красках грациозно-изящных Эротов — голеньких мальчиков и девочек — и те части тела, которые принято стыдливо прикрывать, сладострастно поблескивали и вспыхивали, как язычки свечек.
179
Месмер Франц Антон (1734–1815) — австрийский медик, создатель учения о «животном магнетизме». Его идеи и опыты по гипнотическому воздействию на человеческий организм и психику пользовались большой популярностью в эпоху романтизма и получили отражение в творчестве ряда немецких писателей (в частности, Э. Т. А. Гофмана).
180
«Великий Кофта» (1791) — комедия Гете, в которой иронически выведен известный авантюрист граф Калиостро (наст. имя Джузеппе Бальзамо, 1743–1795), пользовавшийся репутацией мага и волшебника.