Атлантида
Шрифт:
Я уже совсем было потерял надежду, как вдруг обнаружил певца и Миньону в домике, одиноко стоящем среди этого мещанского некрополя. Я пошел на свет, пробивавшийся сквозь ночной мрак из каких-то развалин. Еще раньше, правда, до меня донеслось еле слышное дуновение музыки, которое я сперва принял за игру воображения.
Я замер в неподвижности, увидев, как уже сказано, через щель в стене обоих таинственных беглецов. Свет шел от голубоватого огонька. Миньона возилась подле него, она варила похлебку, которую затем, когда я не без колебаний проник к ним, протянула певцу-арфисту. Не могу умолчать и о том, что когда я прислушивался и подглядывал, его арфа начинала звенеть.
Странный старик! Он не мог оторвать пальцы от струн, хотя игра должна была выдать его. Когда после всевозможных предосторожностей я вошел в дом, меня поразило спокойствие, с которым эти двое встретили мое появление. Я невольно спросил старика:
— Вы меня знаете?
То, что Миньона меня знает, было в конце концов неудивительно после того, что произошло у девочки со мной и у меня с ней на рыночной площади Стрезы. Что еще можно было тут сказать?
Воздух был теплым. Старик приветливыми словами пригласил меня сесть, между тем как Миньона, хотя и молча, также приветствовала меня.
На всякий случай я захватил с собой коробку конфет и полбутылочки шартреза, которые были приняты охотно и с благодарностью. Разговор понемногу завязался, и я легко мог убедиться, что у старика позади бурная и богатая впечатлениями жизнь. Без сомнения, он приобрел кое-какое образование, не говоря уже о владении главными европейскими языками, из которых первое место принадлежало французскому. Он знал Берлин, Рим и главным образом Париж. В этом городе он, по-видимому, служил старшим садовником в поместьях знатных семейств. Знавал он и театральных знаменитостей и крупных музыкантов. Пока он говорил, я имел возможность внимательно рассмотреть нищего гения. У него было значительное лицо. Его окаймляли локоны Юпитера.
— У меня немного болят глаза, — сказал он, — и потому я очень рад этой девочке, которая повсюду меня сопровождает. Она привязана ко мне, как к деду, скажем так. Поистине, я должен благодарить за это богов. Слышишь, Ага? Поди-ка сюда!
Откуда Ага родом, спросил я.
— Пусть скажет сама, но этого как раз она и не сделает. Должно быть, из Германии, из-за Альп, а сюда ее, как перелетную птицу, потянул инстинкт, томление, печаль. Повсюду ее унижали, притесняли. Но есть в ней что-то, я бы сказал, какая-то неизбывная грусть, что поднимает ее над обыденностью.
После таких слов мне стало ясно, что я имею дело не с обыкновенным нищим.
Я спросил, как он попал к Граупе. Он пожал плечами и не пожелал говорить об этом. Важные господа, заметил он, порой мало чем отличаются от грубого уличного фокусника. Хорошенькая девочка или дрессированный зверек — для них все едино. Ничего не меняется от того, что они могут позолотить свои пороки.
— Мы поспешили убраться оттуда, — заключил он свою речь.
Знает ли арфист здание с куполом на Монте Моттароне, спросил я.
Он снова пожал плечами.
— Так, немного!
Тем временем Ага-Миньона метнула на меня быстрый взгляд.
Мы условились встретиться снова, но я не застал их на старом месте, и все мои попытки разыскать их были безуспешны.
Не так уж трудно было понять, почему нищий философ затеял эту игру в прятки. В его старом, но все еще молодом сердце проснулась любовь к моей Миньоне, и чувство это было мне слишком понятно. Я и сам был отравлен им.
Всем хорошо известно, как действует эта отрава. Это колдовство, с которым борешься и которым одновременно наслаждаешься, колдовство, которое терзает и приводит в экстаз, но прежде всего порабощает Без сомнения, и мое отношение к Миньоне было таким колдовством, в котором слилось неизлечимо-болезненное начало со здоровым.
И вот меня охватило что-то вроде ненависти и ревности к этому почти беспомощному старику.
Нужно было как-то перебежать ему дорогу. Я не обладал сокровищем, которым владел старый плут, как я его теперь называл, поэтому мне приходилось довольствоваться какими-то жалкими крохами. Ага-Миньона разок-другой глянула на меня исподлобья, по своему обыкновению, — и притом многозначительно, как я пытался себя убедить. Она словно бы искала сговора со мной, надеялась обрести во мне спасителя. В конце концов иначе и быть не могло, у этого старого болвана она тоже чувствовала себя в неволе.
Я неустанно внушал себе это и рисовал в мыслях ее мучительную борьбу за освобождение.
Через неделю мне случилось заблудиться во время одной из дальних прогулок, и я вынужден был укрыться от дождя в сельской гостинице. Разыгралось ненастье, молнии и удары грома следовали один за другим, так что я допоздна застрял в гостинице. Решившись наконец заночевать там, я водворился в маленькой опрятной комнатке и уже собрался было лечь — комната находилась на втором этаже, — как вдруг услышал внизу какую-то перепалку. Хозяин отказывался впустить кого-то. Мне не было до этого никакого дела, но — то ли на меня подействовало выпитое кьянти, то ли заговорило человеческое участие, — не взирая на бурю и ливень, я открыл окно и увидел у входной двери две фигуры. Что вам сказать: вскоре мне стало ясно, что эти двое, униженно просившие впустить их, были не кто иные, как арфист и его спутница.
Я недолго раздумывал, как поступить. Через каких-нибудь десять минут оба были устроены в доме.
Они набросились на ужин, который я для них заказал, и я оставил их одних за этим занятием. Когда старик, как я мог установить из своей комнаты, пришел после еды в разговорчивое настроение — он частенько прикладывался к фляжке с вином, — меня вновь потянуло к нему вниз. Он опять показался мне слепым Гомером. Арфа была прислонена к стене. Миньона спала сидя, положив голову на струны, и в этой позе была похожа на его спящего доброго гения. В низкой зале, обшитой по стенам потемневшим от копоти деревом, был огромный камин со старинной доской на уровне человеческого роста. Под ней уютно примостились двое крестьян, гревших руки над жаром тлеющих поленьев. У стены на скамье расположились два разносчика, муж с женой, сложившие рядом с собой увесистые тюки с товаром. Как водится, они потягивали вино и уплетали принесенную с собой снедь. Недалеко от Миньоны уселся молодой крестьянин, который понемногу подвигался к ней все ближе, но сразу отшатнулся, когда она, внезапно проснувшись, устремила на него угрожающий взгляд. Я попутно отметил это про себя, пока обменивался первыми приветствиями с арфистом.
Он, казалось, был поглощен пением, которое чередовал со стихами. Я заметил, что он не чужд авторского тщеславия. К тому же, по-видимому, когда-то учился в гимназии, ибо время от времени вставлял классические реминисценции. Мне показалось, что я различал слова «дельфины — приверженцы муз», «питомцы морей», «божественные нереиды», «Амфитрита» и латинские цитаты.
Деревенские посетители, краем уха слышавшие это, переглядывались с понимающей улыбкой, которая не оставляла сомнений в том, как они оценивают умственные способности нищего музыканта. Чета разносчиков, видимо, знала его. Должно быть, им случалось его встречать. Чем вздор болтать, молвил муж, пусть бы лучше велел своей куколке сплясать нам что-нибудь.