Атомная крепость (илл. Ю Пучинский)
Шрифт:
У входной двери раздался звонок. Послышались шаги.
– Луиза, – позвал Гросс прислугу. Но вошла его мать, седая, строгая на вид женщина.
– Тебе телеграмма из Гамбурга, – сказала она, обращаясь к сыну.
Гросс быстро прочел текст и закрыл глаза рукой.
– Прошлое возвращается… – тихо сказал он счастливым голосом. – Ильза, Ильза Цандер едет ко мне. Наконец-то… – и он направился в свой кабинет.
Фрау Гросс с непонятной Эрике горечью прошептала:
– Несчастный день. Два несчастья, одно за другим…
Эрика не понимала.
– Ильза
– Она хорошая? – почему-то шепотом спросила Эрика. Фрау Гросс посмотрела ей в глаза.
– Нет… Я всегда боялась ее…
Эрика направилась к выходу, но фрау Гросс встала на ее пути.
– Помогите же мне спасти сына от этой женщины, – произнесла она в отчаянии.
– Он любит ее?
– Любил… они оба были тогда юны… Но, клянусь, она – страшный человек… Где она была до сих пор? Чем занималась? Почему именно сейчас появилась?
– Я буду приходить сюда, – успокоила ее Эрика. – Но разве с вами случилось сегодня еще какое-то несчастье?
– Да. Больше я не главврач клиники и вообще не врач, сегодня меня уволили.
– За что?
– Я дала медсестре почитать книгу русского писателя Горького «Мать», за это меня обвинили в коммунистической пропаганде.
– Так было при Гитлере. – Эрика пыталась подыскать слова утешения и не могла найти их. Все ее существо говорило: надо не хныкать, а бороться и за Германа, и за эту женщину, его мать, и за какую-то новую жизнь в стране.
Швальбе определенно не везло – поторопившись, в темноте он вместо Рихтера стрелял в рабочего Ганса Зиберта. Зиберт всю жизнь проработал на заводах Функа и был профсоюзным активистом. Газеты писали, что Швальбе в темноте ошибся, но сам-то Курт Рихтер хорошо знал, что дело обстояло иначе – Ганс, старый друг, в последнюю минуту заметив Швальбе, своей грудью защитил его, Рихтера, от пули убийцы. Об этом Рихтер рассказал тысячам рабочих на митингах. Поэтому, когда Анне Гросс стало известно об аресте сына Ганса Зиберта – юноши Вальтера, она неожиданно обратилась к Герману с просьбой вмешаться. «Ты же депутат ландтага», – сказала она.
– Я не хочу вмешиваться в политику, мама, я инженер. – Герман Гросс недовольно поморщился: – Пусть мальчишки не суют носа в дела, которые их не касаются. Кстати, а за что его арестовали, этого парня?
Пристально смотря на сына, фрау Анна ответила:
– Ночью он разминировал мост, подготовленный американцами к взрыву. На всякий случай, ты же знаешь. Тебе следовало бы вмешаться.
Герман Гросс лениво потянулся в кресле:
– Я не занимаюсь политикой. Конечно, Ганс Зиберт – герой, он не пожалел своей жизни ради старого приятеля… Но… Его сын понесет наказание, если он виновен. Мне, право, до всего этого нет никакого дела.
– Да? – Мать подошла вплотную. – Так знай же, сын Зиберта арестован за то, что разминировал мост, недавно построенный тобой.
Инженер
Гросс, ничего не говоря, взял трость и вышел, все такой же сосредоточенный и молчаливый. После увольнения матери с работы в больнице это второй удар, полученный в течение последних нескольких часов.
«Куда он пошел? В „Адлон“, к только что приехавшей из-за границы Ильзе Цандер, или к властям по поводу Вальтера?»
Время шло, а Герман не возвращался. Под вечер раздался звонок – на пороге дома встала огромная фигура Рихтера.
– Курт! Рада вас видеть. – И Анна Гросс обеими руками горячо сжала огромную ладонь Рихтера.
– Я пришел к вам, фрау Анна, потому, что верю в вашу способность возвращать людей к жизни. – Рихтер еле заметно улыбнулся. – В концлагере Саксенхаузен Ильзе Грубер почти удалось доканать меня своими опытами.
– Ваш могучий организм… – заметила женщина. Но Рихтер мягко перебил ее:
– Я жив потому, что меня вылечили вы, фрау Анна. Теперь тяжело ранен мой друг Зиберт. Его положение опасно, и я пришел к вам за помощью: спасите его!
Анна Гросс выпрямилась, глаза ее строго блеснули из-за стекол очков:
– Я пойду к нему с вами, Курт. Пройдите в кабинет моего покойного мужа и посмотрите его библиотеку… Мне надо подготовить инструментарий, переодеться.
Рихтер поклонился.
В кабинете вдоль стен стояли массивные шкафы, полки которых были заполнены любовно подобранными старинными, в тяжелых переплетах изданиями. Неожиданно открылась входная дверь и Рихтер услышал голоса – с Германом Гроссом была женщина. Рихтер подумал, что ему, пожалуй, надо выйти к ним в гостиную, нельзя же было оставаться, хотя бы и невольно, на положении подслушивающего чужие разговоры. Но первая же сказанная женщиной фраза, которую он услышал, заставила его замереть на месте.
– И плотина твоя прекрасна, и ты прекрасен, – весело смеясь, говорила женщина, – но пойми, Герман, милый, мне надо спешить, я ухожу. Лучше я приеду к тебе вечером, и мы куда-нибудь отправимся.
Гросс запротестовал:
– Нет, нет, Ильзен, ты должна побыть со мной… Я истосковался по тебе… Всю жизнь я любил только тебя, веришь?
– Тебе верю, – это было произнесено подчеркнуто серьезно.
– Но скажи, почему ты все эти годы ничего не писала мне из Аргентины?
Послышались поцелуи.
– Пусти, сумасшедший… Я же опять с тобой. Почему не писала? Я жила в Патагонии – это на краю света… жалкий поселок, и в нем я, твоя бывшая невеста Ильза Цандер…
– Почему же бывшая?
– Я думала, ты давно забыл обо мне, милый.
– И все же я получил от тебя телеграмму.
– Какую телеграмму?
– Как это какую? Из Гамбурга.
– Ах, да… Забыла.
Рихтер стоял как вкопанный: неужели это она, ведь это ее голос! Инстинктивно он сделал шаг вперед, взглянул в приоткрытую дверь и отшатнулся… Теперь ему было все ясно: спасать следовало не только Ганса Зиберта, но и Германа Гросса!