Атомные уходят по тревоге
Шрифт:
Много раз выходил он из страшных ледовых переделок, но такой, как последняя, у него, конечно, не было…
Гитлеровское командование, решив разом покончить с караванами, идущими Великим Северным, его зимовками и станциями, послало в высокие широты мощный линкор «Адмирал Шеер». «Сибиряков» тогда встал на его пути.
— Что за судно? — запросил «Сибиряков».
Линкор молчал.
— Передайте на Диксон: «Вижу крейсер неизвестной национальности», — приказал капитан Качарава.
На флагшток неизвестного
«Сибиряков» — Диксону: «Военный корабль поднял американский флаг. Идет прямо на нас».
Диксон — «Сибирякову»: «В данном районе никаких американских судов быть не может. Действовать согласно боевой инструкции».
— Тревога!
Линкор запросил ледовую обстановку в проливе Вилькицкого.
«Сибиряков» молчал.
— Приказываю остановиться! — Одновременно с сигналом линкор опустил американский флаг и поднял полотнище со свастикой.
— Фашисты!
— К бою!..
Что мог он сделать, старенький ледокольный пароход, вооруженный тремя маленькими пушчонками, против закованного в броню гиганта? «Адмирал Шеер» имел скорость хода 28 узлов, шесть 280-миллиметровых орудий, восемь 150-миллиметровых, шесть 105-миллиметровых, восемь 37-миллиметровых, восемь торпедных аппаратов и два самолета.
Что оставалось делать «Сибирякову»?
Отступить? Но тогда линкор разнесет порт Диксон, зимовки, потопит стоящие в порту суда. Его нужно задержать. Задержать во что бы то ни стало и чего бы это ни стоило. Задержать, чтобы приготовились к бою товарищи, чтобы подоспели наши корабли и самолеты.
Задержать!..
— Принимаем бой! — сказал Качарава комиссару.
В подобных обстоятельствах так мог решить только капитан, абсолютно уверенный в своем экипаже. Уверенный в том, что этот экипаж не может думать иначе.
«Всем, всем, всем! — полетело в эфир открытым текстом. — У Диксона фашистский рейдер… Всем, всем, всем!..»
Яростно заклокотала вода за кормой, и ошарашенные гитлеровцы, привыкшие, что перед дулами их орудий почтительно спускали флаги не такие корабли, увидели, как этот сумасшедший русский корабль, вопреки всем законам и нормам войны, пошел на них в атаку.
Пошел на смерть.
Они были опытными моряками и знали, что значит принять бой в таких условиях.
— Бронебойными!
Нет, сибиряковцы не думали о победе. Нет!.. Только бы успеть попасть… Попасть как можно больше раз, пока заговорит главный калибр пирата.
Мощные смерчи воды вздыбились у ледокола.
«Сейчас все», — мелькнуло у Качаравы.
— Огонь!..
Рушились, пылали палубы, мачты, надстройки, шлюпки.
— Огонь!
Обливаясь кровью, падали люди.
— Огонь!
Осколки фугасных снарядов кромсали тело корабля.
— Огонь!
Рвутся бочки с бензином!
— Огонь! Огонь! Огонь!..
Стрелять
— По шлюпкам!
Но уже мало было тех, кто мог выполнить эту команду.
Уже с воды оставшиеся в живых увидели высоко задранную корму корабля, изрешеченный осколками боевой флаг и комиссара Элимелаха, держащегося за флагшток. Казалось, он поднимает моряков в атаку…
Море принято сравнивать с пустыней.
Море — не пустыня.
Глубоко под водой здесь лежат в ракушечнике и водорослях гордые корабли: «Сибиряков», «Пассат», «Туман», подводные лодки.
К ним не придешь на поклон, не принесешь цветы, не постоишь в молчании. Каким подвигом, какой ценой завоевана победа! Корабли Краснознаменного Северного… Пусть не все они вернулись на базы, но они — в сердце.
Они — в сердце.
Только на штурманских картах помечены координаты их могил.
— Аркадий Петрович, по времени должны быть на месте.
Михайловский буркнул:
— Может быть, так оно и есть… Но над нами — сплошной пак. Что на эхоледомерах?
— Пятнадцать метров.
— Должна же быть здесь хоть какая-нибудь трещина!
— Какая-нибудь нам не подойдет…
Лодка вздрогнула. Ее стало сносить влево.
— А это еще что за новости? Боцман, на рулях!
— По-видимому, сильное течение, товарищ командир.
Михайловский склонился над картой.
Все ясно как божий день. Мы же идем рядышком с подводным хребтом Ломоносова. Течения переваливают через гребень. Вот нас и несет. — Он помолчал. — Задачка! Всплывать-то ведь нам нужно будет быстро. Иначе лодку просто снесет под лед. Или ударит о край полыньи. Тогда…
— «Тогда» не должно быть.
По идее, не должно. А вот практически… Давай снова поищем. Всплыть на 30 метров.
Дрогнули и пошли влево стрелки на шкалах глубиномеров.
— Кажется, есть, Аркадий Петрович!
— Право руля!
Теперь могучая субмарина принимала потоки на нос. Корпус еле слышно вибрировал, как будто корабль про ходил через упругую стену, которая всеми силами стремилась отбросить его назад.
Кажется — пора.
— Всплываем!
— Поднять перископ…
Зеленое пятно в окуляре светлело от минуты к минуте, и вот Михайловский увидел день.
Слева, справа, сзади и спереди — необозримое море торосов. Окуляр вдруг стал туманиться, а потом по нему, как по заснеженному окну зимой, брызнули причудливыми узорами белые цветы, в какие-то считанные минуты приобретавшие законченную форму фантастических растений.
— А за бортом мороз, Аркадий Петрович, и кажется, изрядный.
Лодка никак не выравнивалась. Нос корабля застрял подо льдом. А за кормой оставалось всего каких-нибудь метр-полтора дымящейся от мороза воды.