Атомные уходят по тревоге
Шрифт:
— Конечно, отчаянных красавиц тебе явно не хватает.
— Красавиц, не красавиц, а все же, признайся, все это гораздо прозаичнее, чем ты думал.
— Нашему Коле подавай абордажную схватку и Билли-Бонса с Острова сокровищ.
— Билли-Бонса не нужно, но вот приключение, так сказать на память, не мешало бы…
— Возьми у кока ножик, которым он мясо режет, и пробуравь в корпусе дырку. Имеешь все шансы совершить подвиг.
— Одна малость мешает.
— Какая?
— Дырку не пробуравишь. На столовый ножик сталь не рассчитана. Ножиков не хватит.
— А ты попробуй…
Все
— Справа по курсу айсберг!
— Вот тебе и приключение.
— Акустикам! Быть внимательнее!..
Черт его знает, какие размеры у этой ледяной горы. Айсберг перемещался, и неизвестно, куда понесут и как развернут его в следующее мгновение стремительные струи пролива.
— Левее! Еще левее! — На рулях работают сосредоточенно, словно слившись с автоматикой, ставши частицей ее. Легкий звон по левому борту. А это еще что?
— Айсберг проходит рядом.
— Точнее держать на курсе!
— Есть, точнее держать!
— Айсберг отстал. Впереди прямо по курсу ледяная гора.
— Право руля!
— Цель не меняет положения.
— Неподвижна?
— Так точно.
— Значит, или сцепило с другой льдиной либо…
— Либо там мель, Анатолий Иванович. Лучше обойти правее…
Люди на рулях взмокли.
— После такого проливчика поход в океане — легкая загородная прогулка.
— Не скажи. Но все же полегче. Не такая нервотрепка…
Сорокин решил заглянуть к Бурсевичу. Штурман только что сменился с вахты и должен был находиться в каюте.
Он действительно лежал на койке с объемистым фолиантом в руках и тут же вскочил при появлении адмирала.
— Что читаете, Александр Петрович?
— Жан Рандье. «Люди и корабли у мыса Горн».
— Интересно. — Сорокин взял в руки книгу. — Что-то не слыхал о такой.
— У нас в Союзе она не переводилась. Мне ее из Франции товарищ привез. Я и взял. Во-первых, о местах, где мы идем. Во-вторых, чтобы язык не подзабыть… И знаете, оказывается, это огромная честь для моряка — обогнуть мыс Горн. Среди старых моряков есть даже нечто вроде товарищества «Обошедшие мыс Горн». Предисловие к книге Рандье написал Леон Готье. У него удивительный титул.
— Какой же? — заинтересовался адмирал.
— Дословно это звучит так. — Бурсевич заглянул в конец предисловия: — «Международная грот-мачта. Председатель Французской секции Общества капитанов дальнего плавания вокруг мыса Горн». — Александр Петрович рассмеялся.
— Придется попросить Леона Готье принять нас в секцию.
— Непременно.
— А как вы себя чувствуете, Александр Петрович, — неожиданно переменил тему Сорокин. — Замотались?
— Есть немного. Но знаете, если говорить честно, лучше такое, чем спокойная жизнь в базе. Я говорил с многими людьми. Наверное, я в этом не одинок. Большие дела окрыляют людей, как бы ни было им трудно. Я бы сказал, что и матросы, и старшины сейчас — как в полете.
— В полете? — удивленно переспросил Сорокин и улыбнулся. — Интересное сравнение, хотя и из терминологии летчиков… Но, вероятно, вы правы. Ни одной жалобы, ни одного хмурого лица. Порой мне кажется даже, что наши люди сейчас по-настоящему
Не только у поэтов и художников бывают счастливые моменты вдохновения.
Видения далеких веков стояли в эти дни перед глазами всех — от адмирала до матроса. Они чувствовали, что это был их звездный час. Паруса бессмертных фрегатов Беллинсгаузена и Лазарева несли над ними свои крылья. Одобрительно смотрел с мостика веселый Крузенштерн. Кажется, рядом были Коцебу и Лисянский.
Представляя к награде командира шлюпа «Мирный» Михаила Петровича Лазарева, Беллинсгаузен писал морскому министру:
«Во все время плавания нашего, при беспрерывных туманах, мрачности и снеге, среди льдов, шлюп «Мирный» всегда держался в соединении, чему по сие время примера не было, чтобы суда, плавающие столь долговременно при подобных походах…»
Советские подводники показали, что они достойны мореходного искусства легендарных мореплавателей.
Где-то там, за чертой горизонта, в далекой Англии, бронзовый Дрейк смятенно следил за пенным следом их лодок и чопорные лорды Адмиралтейства на старинных воскового письма досках дивились невероятной «гистории, учиненной россиянами».
Оттиснутый в листах энциклопедий и справочников их еще не завершенный курс уже сейчас окутывался дымкой легенд, тревожащих сердца мальчишек на всех континентах планеты. И время, отсчитанное корабельными часами лодок, тут же, за каждой отлетавшей в вечность секундой, становилось не менее вдохновенной историей, чем громокипящая слава Магеллана или Дежнева.
Завтра ему стукнет сорок пять. Думал ли он когда нибудь, что будет встречать юбилей на глубине в океане, да еще не где-нибудь, а на подходе к проливу Дрейка.
Сорокин лежал на спине. Над столиком, освещая край потрепанной лоции, мягко теплился матовый плафон. Полное ощущение, что ты ночью в купе скорого поезда. Только не слышно перестука колес на стыках, глухого громыхания пролетающих в темноте мостов и протяжно-густых перекличек составов. Да не пробежит цепочкой огней за окном дальняя деревушка или рабочий поселок.
Мягкий неуловимый гул проникал из-за стен каюты. Пение стремительных струй за бортом, приглушенный голос работающих механизмов, специфические шумы подводного корабля — все это уже давно стало привычным, и слух не реагировал на них, ставших обычной атмосферой, в которой встанешь, работаешь, спишь, думаешь.
Сорок пять… Это больше, чем половина жизни. А что он успел сделать?.. Как жил и чувствовал? Воспоминания, как кадры немого фильма, то появлялись, то исчезали, проваливаясь в темноту полузабытого, стертого временем.
Жил в Калуге мальчишка Толя Сорокин. В обычной семье. Не бедной и не богатой. Правда, отцу — железнодорожному служащему, порой было трудновато, семья в семь человек все же семья не маленькая. Бегал мальчишка в школу. Читал книжки. Случалось, огорчал мать.
Многие из нас просиживали в детстве ночи над стивенсоновской картой Острова сокровищ, мечтали разгадать тайны, ушедшие в пучину вместе с испанскими галионами «Черным принцем» и «Лузитанией». Он не был в этом смысле исключением.