Атомный сон (Сборник)
Шрифт:
— Постойте!
Элдхауз отчаянно замахал руками. Мотоциклист резко сбавил ход.
— Это война? Вы знаете, что случилось? Где президент?
Роберт бежал рядом с мотоциклом, выпаливая один вопрос за другим. Мотоциклист молчал, лицо его было абсолютно бесстрастным… Он вдруг крутанул руль, бросая мотоцикл на Элдхауза.
Роберт почувствовал тупой удар. Услышал затихающий рык мотора. И наступила тишина.
Рокуэлл долго тормошил его. Роберт Элдхауз лежал с закрытыми глазами и думал. Вставать не хотелось. Но он встал.
— Молодец, — глядя в ту сторону, куда умчался мотоциклист, проговорил
Рокуэлл замотал головой так энергично, что аккуратная светлая челка упала на глаза:
— Он злой!
— Злой? А я?
— Добрый…
— Странное слово… Никогда такого не слышал!
Роберт рассмеялся и потрепал растерявшегося мальчишку по голове.
— Понятия зла и… противоположного действия утратили свой смысл. Отныне и навсегда! Аминь!
Я уже и забыл, что существуют такие карты. Тоненькие листки плотной бумаги с четкими, цветными линиями рельефа.
Майк ткнул пальцем.
— Сюда!
Посмотрев, я расхохотался.
— В горы? Дойти до Скалистых гор? Ты с ума сошел, щенок…
— А в чем дело?
Меня трясло от смеха.
— Да ты подумай своей пустой головой! Пройти сто миль по лесу! Ладно… Забудем про фермеров, про банды, про монастыри и гарнизоны… Пройдем! Потом переправимся через Правый Приток… Я однажды переправлялся. Но дальше! Сто миль по чужому лесу!
— Ну и что?
— Как, ну и что?
Он вдруг усмехнулся:
— Драконы так далеко не летают?
Щенок. Я просто задумался о том, что с ним сделаю. Вот и упустил момент. Он сказал:
— Отпусти меня. Возьми все — оружие, вещи. Только отпусти.
— Зачем?
— Я пойду в горы. Я должен!
Он не врал, я видел это. Отпусти его — он пойдет, пойдет голым через лес, этот странный чужак, боящийся пауков и не пугающийся дракона… Господи, какой же величины куш ждет его в конце дороги?
Я снова взял карту.
Это был странный лагерь. Обычно беженцы собираются семьями, строят дома, убежища. А здесь все казалось временным. Шалаши, палатки. Это было странным, тем более, что шеф лагеря, молчаливый сорокалетний мужчина, не производил впечатления беспечного человека. С невероятной энергией и везением он совершал налеты на уцелевшие фермы. В первую очередь его интересовало оружие и продукты. Вокруг шефа была лишь небольшая группа людей. Шестеро или семеро мужчин, по-видимому, посвященных в его планы и безоговорочно ему доверяющих.
И еще одной странностью отличался лагерь. Здесь охотно принимали беспризорных детей, которых выгоняли из всех нормальных лагерей. Кому они были нужны? Лишние рты и слабые руки… А выжить с каждым днем становилось все труднее. Серая пелена, затянувшая небо в Последний День, не рассеивалась ни на минуту. В конце июля ударили первые заморозки. И странно было видеть деревья, не сбросившие листвы и под снегом. Их листья порыжели, кора покрылась бугристыми наростами, но они жили.
Наперекор всему.
Я забрал у Майка люггер, новенький пистолет, нож, гранаты, патроны. Прекрасное вооружение… Я последний раз видел гранату год назад. Рюкзак с вещами я отдал мальчишке — пусть тащит. Честно говоря, ни к какому выводу я еще не пришел. Но убивать Майка пока не было нужды.
Я шел вслед за пленником. Впереди, прокладывая дорогу, — Принц. Цепкие стебли вьюнков, тянущиеся между деревьев вперемежку с бурыми плетями паутины, лопались под его напором. А пауки, сидящие на нижних ветках деревьев, начинали униженно шипеть и сворачиваться в мохнатые шары. Так и подмывало ткнуть их стволом. Но я сдерживался. В конце концов сам выбрал эту дорогу, через пригорок — самое паучье место в лесу. Уж очень забавно мальчишка втягивал голову в плечи, проходя под пауками… Откуда он пришел, что никогда не видел пауков? Может, из болот? Не похоже. Болота — это владения бритоголовых, из банды хромого Джека. Из гарнизона? Вблизи Сан-сити еще есть… Но это слишком далеко, «щенок» бы не дошел.
— Откуда ты идешь?
Майк дернулся. Помолчал и ответил:
— Я не могу этого сказать.
Ладно. Я усмехнулся. Захочу — расскажешь. Все расскажешь. И где оружие брал, и зачем идешь в горы. Но пока я не спешил. К тому же я уже понял, откуда взялся «щенок». Лишь в монастыре, за толстыми каменными стенами, можно вырасти таким сильным, умным и… сопливым. И только монахи держат себя более или менее независимо перед драконами. Интересно лишь, кто он: Истинно Верующий или Брат Господний. Майк прервал мои мысли:
— Скажите, а почему вы называете себя драконом?
…Это уже слишком. Задавать с невинным видом такие вопросы… Пожалуй, Истинно Верующие так держаться не умеют. Такая игра под силу только Братьям. Да и креста Майк не носит, а Истинно Верующего и под страхом смерти не заставишь снять его.
Я с гордостью понял, что разгадал «щенка». И ответил:
— Я называю себя драконом потому, что я не человек.
3. ДРАКОНЬЯ ОХОТА
Они стояли длинной нестройной шеренгой. Несколько взрослых и десятка четыре подростков, пестро и не по размеру одетые. Шеф лагеря молча смотрел на них. Уже стемнело, накрапывал мелкий дождик, и пламя факелов то и дело опадало, грозя погаснуть. Рокуэлл взял Немого за руку, прошептал:
— Чего Элдхауз тянет…
Немой кивнул. Словно услышав слова Рокуэлла, Роберт разжал губы:
— Мы живем здесь уже сорок семь дней.
Он обвел людей долгим, нестерпимым взглядом, словно ожидая возражений. Но все молчали.
— И все эти дни я думал о человечестве.
Элдхауз говорил негромко, и крайне осторожно приблизились к нему.
— Я думал, как выжить людям… И понял: род человеческий обречен.
В словах Элдхауза была жутковатая, страшная в своей непоколебимости уверенность. Он увидел, как дрогнули лица вокруг, и довольно улыбнулся.
— Но обречены ли мы? Да, если мы останемся людьми. Нет — если мы перестанем быть ими. Вы спросите, как? Мы не властны над своим телом, оно навсегда обречено быть слабым, человеческим. Но мы властны над своей душой! Вы думаете, самое страшное в нашем перевернутом мире — радиация? Или холод? Самое страшное — внутри нас! Самая страшная вещь, которая делает человека человеком, — это доброта!
Он перевел дыхание. Заговорил быстрее, повышая голос:
— Вы последний раз услышали это слово! Его больше нет! Мы вырвем его из своей памяти! Мы перестанем быть людьми — и останемся жить.