Атомный век
Шрифт:
– Извините, больше не повторится, – вспыхнул Берзалов. Ему показалось, что он увидел себя со стороны – покрасневшего и чуть растерянного.
– В общем так, лейтенант, – кисло поморщился подполковник Степанов, который устал от разговоров и гаданий на кофейной гуще, – три часа тебе на сборы. Формируй группу десять-пятнадцать человек. Перебросим вас воздухом в Ефремов. А оттуда на двух бэтээрах двинете своим ходом. Заодно по пути возобновите связь с разрозненными частями на территории, по которой будете проходить. Детали операции, контрольные сроки, частоты и позывные обговорите с майором Якушевым. Вернёшься, получишь
– Есть вернуться… героем, – как эхо отозвался Берзалов, заботясь только об одном, как бы никто не заметил, что он испытывает приступ неуверенности, если не страха.
***
– Товарищ, старший лейтенант!.. Товарищ старший лейтенант!..
– Ну что тебе… Вашу-у-у… Машу! – повернулся на пятках Берзалов.
Он был зол и собран, как никогда, как перед любой другой операцией, но теперь ему приходилось бороться с самим собой, дурными предчувствиями и с бестолковыми подчиненными.
– Ну возьмите меня с собой… ага?..
– Ты как обращаешься?! – раз десятый уже вспылил Берзалов. – Как?! По уставу… По уставу! – Он уже не мог без содрогания смотреть на круглую, как блин, физиономию Бура. – Смирно, кругом, шагом марш на кухню за обедом.
– Есть за обедом, – покорно отвечал Бур и, неожиданно чётко повернувшись через левое плечо и сделав три чеканных шага, перешёл на рысь и устремился в сторону кухни, а когда вернулся, запыхавшись, как после подъёма в гору, тут же принялся за старое: – Товарищ старший лейтенант… – молил он. – Жизни мне нет… ага…
– Что золотце моё, что?! – устал отбиваться Берзалов, принюхиваясь к котелку, где в жирном борще плавали лучшие куски телятины, Бур расстарался. – Что?..
– Ну возьмите меня с собой!.. чего вам стоит… ага?..
– Ты пойми, Ефрем… – прибегал он к душевной теплоте, как к последнему средству вразумления, – ты будешь обузой, там ведь бегать придётся, а если, не дай бог, нарвёмся на противника?..
Все эти таинственные намёки подполковника Степанова на особый район с непонятными свойствами, гибель всех предыдущих групп поселили в душе Берзалова тревогу и неуверенность, и он никак не мог справиться с мыслями, которые сами собой лезли в голову. И что там? И как там? Оставалось только ждать, когда эта неуверенность пройдёт сама собой, как насморк. А случится это не раньше, чем они усядутся в бронетранспортёры и двинутся в путь. Значит, придётся мучиться ещё полсуток, как минимум. К тому же он чувствовал, что страх, обычный страх неудачи, всё сильнее и сильнее охватывает его. Это было нечто новенькое, неизведанное. А ангел-хранитель, Спас помалкивал в тряпочку. Ну что я тебе сделал? – спрашивал Берзалов. Что? Скажи, пожалуйста! Но Спас молчал, как убитый, он и в былые времена молчал, предоставляя Берзалову полную свободу выбора. Может, поэтому всё идёт нормально? – думал он, страдая без меры.
– Я выдержу… я выносливый… – Щёки у Бура обиженно дрожали, как студень. – А то меня… меня…
– Что тебя?! – уточнял Берзалов, у которого уже слюни текли на наваристый борщ, на две котлеты с гречневой кашей и на распластанный огурец, посыпанный крупной солью, как любил Берзалов.
Как в это время года Бур вымолил у повара огурец, так и осталось военной тайной. Единственная тепличка в бригаде снабжала овощами только штабных офицеров, а там и связь, и охрана, и бог весть ещё какие приживалки, питающиеся за счёт щедрот начальства. Так что Бур, считай, совершил подвиг, думал Берзалов, с удовольствием уплетая борщ. Даже чёрный хлеб был особый, рассыпчатый, пахучий, а не как обычно, пластилиновый, для рядового состава.
– Мне уже и так в роте прохода не дают. Говорят, что без вас спишут меня в хозвзвод за свиньями глядеть. Ага.
– Вот это самое твоё место, – не удержался от комментария Берзалов, облизывая ложку. Он уже забыл, каково быть подчиненным.
Борщ был хорош, даже с каплей сметаны. Мясо в меру жёсткое, с вкраплениями жира – большущий дефицит по нынешний временам.
– Я не хочу в хозвзвод, я хочу воевать, – ныл над душой Бур.
– Уйди!
– Товарищ старший лейтенант…
– Уйди… Христом Богом…
Но через минуту всё началось сызнова.
– Товарищ старший лейтенант…
– Что, стыдно стало? – полюбопытствовал Берзалов и впервые с интересом взглянул на Бура.
У того на кончике носа из-за усердия застыла капля пота. И вообще, он был мокрым, как мышь, несмотря на майскую прохладу.
– Так точно, – резво вытянулся Бур, впрочем, в следующее мгновение колени его подогнулись, и он снова завёл старую пластинку: – Товарищ старший лейтенант… товарищ старший лейтенант…
– Ладно… Чёрт с тобой! Но ведь подохнешь там. По-дох-не-шь... Понимаешь?!
– Понимаю, – жалобно шмыгал Бур носом.
– А здесь спокойно, тихо. Переживешь лихое время. А? – искушал его Берзалов.
– Не переживу, я хочу с вами. Ага?
– Ну смотри, сам напросился, – неожиданно для самого себя, зловеще произнёс Берзалов. – Нянчиться с тобой никто не будет.
– Есть напросился! – обрадовался Бур и выпрямил ноги. – Да я, товарищ лейтенант… Да я… за вас… ага…
– Беги к старшему прапорщику Гаврилову, скажешь, что я приказал тебя взять, пусть он на тебя харчи выпишет, патроны, гранаты и огнемёт. Будешь у нас вторым огнемётчиком.
Может, и к лучшему, усилит группу, а Кумарин, у которого Берзалов всё время сдерживал порывы души, пойдёт в разведку. Насчёт старшего прапорщика Берзалов всё ещё сомневался: брать в глубокую разведку или не брать, всё-таки старый, изношенный, надорвётся ещё, возись потом. Возьму молодого, шустрого Кокурина, который, может, и не так опытен и спокоен, но зато молод и силён, и бойцы его уважают. А? Берзалов отвлёкся.
Кокурин был его любимчиком, первым в боксе и первым в разведке. Ходил за командиром и глядел на него влюбленными глазами. Даже подражал Берзалову и покрикивал на салабонов[4]: «Вашу-у-у Машу-у-у!», но, естественно, в тот момент, когда рядом не было Берзалова.
– Есть, огнемётчиком! – подскочил Бур, не отрывая от лица Берзалова сияющего взгляда.
Ей богу, как в детском саде, подумал Берзалов и тут же раскаялся в своём решении, подумав, что на войне жалость плохой советчик, но отступать было поздно – давши словно крепись, а не давши держись. Ну да ладно, посмотрим, подумал он.
– Беги! – сказал со значением Берзалов. – Беги, пока я не передумал!
– Есть! – и Бур исчез, так быстро, что после него в воздухе осталась смесь запахов испуга и радости. Радости было больше.