Атомный век
Шрифт:
– Так я же и говорю… – как ни в чём ни бывал продолжил Гаврилов, – не всё так плохо, вместе с водилами нас пятнадцать человек.
Майор Дружинин тут же одобрил его слова робким смешком. Берзалов в свою очередь подумал, может, действительно, всё обойдётся, вывернется не так, как кажется. Случается так в жизни. Бывает. Не со всеми, но бывает. Он невольно ждал, что скажет Чванов. Если перелом – то их силы уменьшились ровно на одного человека, а в условиях операции, которая ещё не началась, это плохо. Рассчитывал он на усиление разведки, а вышло так, что получил плохо обученного огнемётчика – Бура.
Со стороны тёмного леса возникли огни машины, и через минуту рядом затормозил «уазик» командира бригады.
Гаврилов и Дружинин дружно бросили недокуренные сигареты в траву и встали по стойке смирно. Берзалов,
– Ну что, сынок, готовы?! – вместо приветствия спросил генерал Турбаевский, ловко выскакивая из машины.
Он был на голову выше Берзалова, плотный и сильный, с большим справедливым лицом и очень внимательными глазами.
– Так точно, – ответил Берзалов. – Один боец травмирован.
– Час от часу не легче, – посетовал Турбаевский. – Серьёзно?
– Выясняем.
Этот человек Берзалову нравился по двум причинам: если он спрашивал, то участливо, даже без намёка на фальшь, если во что-то вникал, то по сути. Поэтому он уважал генерал-лейтенанта Турбаевского, который, кроме всего прочего, прошёл все должности от лейтенанта до нынешнего своего звания, не потеряв при этом ни выправки, ни ловкости, ни душевности. Если он станет президентом, подумал Берзалов, я не против. Боевой президент, что может быть лучше?
Появился сержант Чванов и, спросив разрешения у генерал-лейтенанта обратиться к товарищу старшему лейтенанту, доложил о том, что у рядового Кумарина открытый перелом лучевой кости, что наложена временная шина и сделан обезболивающий укол.
– Все ясно, – резюмировал Турбаевский, беря Берзалова под локоть и отводя в сторону. – Первые потери. Ну что? Я на тебя очень надеюсь, Роман Георгиевич, – говорил он даже не участливо, а просяще и очень-очень подкупающе, словно Берзалов был гвоздем программы грандиозного мероприятия под названием глубокая разведка. – Дело, сам понимаешь, весьма опасное, но крайне нужное. Если всё сделаешь правильно, после тебя туда войска пойдут. Расширять будем территорию. И вообще, всё одним махом измениться может. Созрели мы для этого.
– Так точно, – продемонстрировал бодрость духа Берзалов, делаясь от искренних слов генерала мягче и спокойнее. – Всё сделаю, – опрометчиво пообещал он и незаметно скрестил пальцы за спиной, чтобы не сглазить. А Спас гнусаво прокомментировал: «Всё правильно, козел».
– Давай, сынок, с богом! – воскликнул генерал-лейтенант, словно благословляя Берзалова на героический подвиг. – Я на тебя надеюсь! Очень надеюсь!
У Турбаевского была привычка всех лейтенантов называть «сынками», если ты, конечно, не проштрафился. Жалел он их, наверное, что ли – не взявших от жизни всё, что положено взять человеку. А теперь брать уже поздно, да и негде. Всё пошло прахом – атомный век, одним словом.
Я должен идти, подумал Берзалов, подбегая к борту номер один, но не обязан возвращаться. Вот, что от меня требуется. Это и есть подвиг.
Глава 3
Кец и Скрипей
В час ночи Спас снова подал голос. Берзалов в этот момент был занят исключительно разведкой, впрочем, голубой экран СУО[9] был мёртв. Вначале на нём, правда, ещё отражались синие «галки» «своей» техники, но постепенно и они пропали вместе с последним постом и «секретами» бригады.
Граница ответственности бригады определялась не только реками, впадающими в Дон, но и радиоактивным фоном местности. Никому не хотелось сидеть на зараженных землях, хватать свою полугодовую дозу за два часа, даже если ты регулярно принимаешь цистамин. Никаких войск не хватит для ротации. Или все быстро-быстро вымрут, или надо менять людей каждые полчаса. Легче было вообще не входить в радиоактивные зоны, а если входить, то во всеоружии, в костюмах химзащиты, внутри бронетехники, под избыточным давлением, а потом проводить полную дезактивацию, если есть, конечно, где проводить. Да и какой смысл контролировать эти радиоактивные зоны? Никакого. Маета одна и головная боль для командования, но только не для разведки, которую разве что сюда одну и пускали поглазеть на всякие чудеса и по возможности унести ноги живыми. Глубокой же разведкой мало кто занимался. Глубокая разведка требует смелости в принятии решений, а главное – значительного повода. Вот такой повод и нашли, думал Берзалов, безуспешно вглядываясь
Шли по правилам: если первый борт своей пушкой и приборами был нацелен направо, то второй, которым командовал старший прапорщик Гаврилов, и который вёл Дубасов, смотрел влево и тоже готов был открыть огонь без команды.
Иногда с какой-либо стороны появлялись бесшумные тени – волки, огромные, как телята, преследовали недолго и, убедившись, что нечем поживиться, отваливали в сторону. Они давно уже стали сущим наказанием, и в них стреляли при первом случае. Вот и сейчас Колюшка Рябцев вдруг схватился за рукоять наводки орудия и даже стал её вращать.
– Отставить! – приказал Берзалов. – Демаскируешь!
В башенке было сумрачно, горела подсветка и тлели экраны. Тепловизор периодически «засыпал». Колюшка Рябцев, которого Берзалов посадил наводчиком-оператором, чуть ли не зевал со скуки. Впрочем, это была иллюзия из-за его жуткого розового шрама, пролегающего от уха до рта. Берзалов хотел было на всякий случай сделать Рябцеву замечание, да потом понял, что боец просто устал. Следовало поменять его, да где найдёшь не уставшего бойца.
На этот раз командование расщедрилось и с барского плеча выделило на операцию американские таблетки CBLB502. Они были хороши тем, что в отличие от цистамина, от которого можно было элементарно заработать язву желудка, не давали побочных эффектов и, разумеется, были более действенны, а ещё поговаривали, что CBLB502 воздействует на клетки даже после облучения, хотя лично Берзалов на себе, разумеется, ничего не ощущал.
В окрестных землях бродили самые разные люди – в основном больные, голодные и несчастные, которые, казалось, всё ещё пребывали в шоке и не знали, что им делать, куда идти и к кому обращаться. Однако попадались и такие, которые выпадали из общей закономерности. Называли их «дубами» за непреклонный нрав и дикость. Бились они до последнего и в плен не сдавались. Предполагали, что радиация оказала на них странное действие, разрушив все социальные связи. Они дичали, утрачивали способность говорить и общались исключительно с помощью криков. Лично Берзалов с ними не сталкивался, но слышал множество рассказов от людей бывалых, которые выходили из зараженных районов. Считалось, что «дубов» следует убивать сразу, не входя с ними в контакт, потому что они обладают гипнотическими способностями и отчасти опасны. Хотя, по мнению Берзалова, это было преувеличением. Как можно загипнотизировать человека без его желания? Никак! Нонсенс!
Напряжение первых часов движения постепенно спало, и было даже приятно катить по трассе Москва-Анапа – пустынной, как северный полюс.
Трасса была идеальной, словно здесь не прокатилась термоядерная война, словно они с Варей и компанией катили к этому самому синему морю, словно она сидит вместо наводчика-оператора, поэтому Берзалов влево старался не смотреть, чтобы видение не рассеялось. Плоский свет синих фар вырывал из темноты сухую придорожную траву и указатели тех городов, посёлков и деревень, которые уже не существовали. И небо – оно висело так низко, что за него, казалось, можно было зацепиться антенной. А ещё, конечно, брошенные во множестве авто: и грузовики, и автоцистерны, и легковушки – и целые, садись и езжай, и словно разорванные – одни остовы – по кюветам, по полям, в лужах и болотах – как будто их нарочно раскидала непонятная сила, а ещё какие-то фанерные развалюхи, крытые кусками шифера, бесконечные трубы, то целые, то измятые гусеницами, и бочки, бочки, бочки – ржавые и никому не нужные.