Атомный век
Шрифт:
– Ничего… ага…
– Тьфу ты! Вашу-у-у Машу-у-у!.. – Берзалов выругался и оглянулся.
Бронетранспортёра уже видно не было. Посылать бойца назад было опасно – заблудится, как пить дать. Потом ищи дурака. Если же вернуться втроём – можно было лишиться оперативной неожиданности. Может, противник их уже засёк и меняет дислокацию? Хотя, с другой стороны, Ефрем Бур был отчасти прав – тащить с собой такую бандуру, как «шмель-м», глупо. Правда, огнемётчику автомат был не положен, в бою его прикрывали другие стрелки. Однако в нынешней ситуации один боец был за троих. По-другому никак не получалось. На то она и разведка, чтобы в ней все были универсалы.
– Почему?
В темноте лицо Бура белело, как алебастровая маска.
– Не успел… – произнёс Бур таким тоном, словно во всём был виноват Берзалов и Архипов в придачу.
– Архипов! Иван! – начал заводиться Берзалов, – почему не следишь за бойцом?!
– Виноват, – бодро ответил Архипов, и глаза его недобро блеснули.
Архипов был славен тем, что из ста очей выбивал девяносто девять, а автомат был естественным продолжением его руки. Командиром он был хорошим, понимал, что к чему, и держал подчиненных в ежовых рукавицах, особенно таких, как Бур.
– Бур, ещё одна подобная выходка, будешь за подразделением рюкзаки таскать! – разозлился Берзалов.
– Слушаюсь… – промямлил Бур.
– Слушаться надо было маму, – съязвил Берзалов в своей обычной манере сквозь зубы. – А здесь война, здесь надо думать головой! На черта мне боец без оружия?! Какая от тебя польза? Мишень ходячая!
Бур едва не провалился от стыда под землю. Даже в темноте было видно, что уши у него стали пунцовыми, а губы дёргались, как у паралитика, но ничего не произносили. Да и какие оправдания можно было привести в данной ситуации? Никаких. Так что получалось, Бур был кругом виноват, от ушей до пяток. И даже дыхание его было виновато.
– Товарищ старший лейтенант, – сжалился Архипов, – я ему пистолет дам?
– Ну дай, – согласился Берзалов. – Смотри, чтобы нас не подстрелил. А откуда у тебя пистолет?
– Трофейный…
– И глаз, и глаз за ним, а то куда-нибудь убежит!
– Слышал, боец?! – раздалось за спиной, и, кажется, Бур заработал оплеуху, но Берзалову было всё равно, как Архипов будет муштровать Бура, лишь бы был результат.
Не оборачиваясь, Берзалов проскользнул между домами. Только теперь он обратил внимание на дождь и к нему словно вернулся слух – дождь шелестел тихо, неназойливо, почти как в Санкт-Петербурге, когда они встречались с Варей. Некоторое время он думал о ней, вспоминал кусочек их короткой семейной жизни, в которой всё-всё было просто великолепно – даже их мимолётные ссоры, из-за которых он страдал и которые теперь казались милыми-милыми. Затем вдруг невдалеке раздался собачий лай. Обычно так собаки лают не когда обнаружен посторонний человек, а от скуки, от тоски, что, собственно, соответствовало моменту и обстановке – атомному веку и мрачному городу. Совсем близко промелькнула тень, и Берзалов тихо поцокал. Полез в боковой карман, где у него была початая пачка печенья. С собаками он умел обращаться ещё с детства.
Пёс вынырнул из темноты в тот самый момент, когда ударила очередная молния и мир в очередной раз стал плоским, как бумага. Разумеется, пёс услышал шелест упаковки и, навострив уши, послушно уселся перед Берзаловым.
– Хороший… – обрадовался Берзалов, – хороший…
Пёс напомнил ему сеновал и давний-давний момент жизни, когда он подкармливал щенков конфетами «золотой ключик». Щенки вылезали между прессованными тюками сена и, урча, лизали угощение. Тогда он выбрал себе Рекса. Хорошее было время, беззаботное, а главное – мирное, и от этого приятное сердцу.
– Товарищ старший лейтенант, – почтительно спросил Архипов, с опаской заглядывая через плечо, – не боитесь?
– Не боюсь, – ответил Берзалов и протянул псу печенье.
Тот взял осторожно, не жадно, едва коснувшись брылами руки, из чего Берзалов сделал вывод, что пёс не голоден и знаком с людьми. Он скормил ему полпачки, потрепал по холке, и они стали друзьями. Однако на Бура пёс почему-то зарычал. Архипов, сияя, как медный тазик, сдавленно засмеялся, тем самым ставя Бура на самую низшую ступень иерархии, даже ниже пса. А как ты хотел? – подумал Берзалов. Назвался груздем, полезай в кузов. Нет у нас времени, читать лекции, как себя вести в разведке, надо схватывать на лету.
– Тихо! – замер он и прислушался.
В городе родился жуткий звук, словно кто-то открыл ужасно-ужасно скрипучую дверь. Звук был таким мощным, что от него задрожал воздух и по коже пробежали мурашки. Пёс вдруг вырвался из рук, словно его окликнули, и растворился в темноте.
– Я боюсь… я боюсь… – подал голос Бур, отступая и упираясь спиной в стену дома. Его зубы клацнули, как старый, ржавый капкан.
– Заткнись… – посоветовал ему Архипов, стараясь определить направление звука, но это сделать было трудно, казалось, звук приходит одновременно со всех сторон. Он словно был частью пространства и не имел конкретного источника. Странный был звук. Таких звуков на земле не бывает. Кажется, что Бур даже всхлипнул. У него были все основания пожалеть о своём опрометчивом желании попасть в глубокую разведку.
И тотчас в наушнике раздался заботливо-тревожный голос Гаврилова:
– Роман Георгиевич, у вас всё нормально?
– Нормально, – ответил Берзалов. – А у вас?
– Нормально, заняли оборону, ждём вас. А что это было?
– Не понял. Скрип какой-то.
– Мы тоже ничего не поняли, но звук больно нервный, аж за живое берёт.
– Ладно, до связи, – отключился Берзалов и скомандовал: – Вперёд…
После молнии наступила темнота. Они рысцой пересекли дорогу и спрятались за домом на противоположной стороне улицы.
Казалось, город, название которого Берзалов забыл, спал. Спали люди в нём, спрятавшись от дождя, спали большие и малые предприятия, магазины, заводы и фабрики – с тем, чтобы утром проснуться и заняться своими обычными делами. А утром забегают машины, троллейбусы будут подвывать, набирая скорость, на рынке будут переругиваться торговки семечками, потянется люд со всех сторон, и закипит та обыденная и милая сердцу жизнь, которую мы безвозвратно утратили. По крайней мере, Берзалову так казалось. Он уже и не чаял увидеть то светлое будущее, о котором пророчествовал его друг Славка Куоркис. Тогда бы он испросил отпуск на неделю и смотался бы в Санкт-Петербург, к Варе, и они куда-нибудь закатились бы, или в Лосево, или в Выборг, чтобы бесцельно бродить, глазеть, обедать в ресторанчиках и заниматься любовью в гостинице. И если прошлое и будущее перемешалось для него во что-то невероятно сложное и чувственное, то реальность была такова: вернулся пёс и, сунув морду под руку, потребовал вторую половину пачки. А ведь он прав, решил Берзалов, прошлое не даёт нам потеряться в настоящем, и от этого никуда не денешься, это наш крест.
– Товарищ старший лейтенант… – прошептал Архипов так, как молятся на икону, – свет…
– Вижу… – отозвался Берзалов почти-то с облегчением, потому что угроза, таящаяся в темноте, перестала быть таинственной и приняла зримые очертания.
И действительно, после очередной, почти что беззвучной вспышки, темнота не сделалась полновластной хозяйкой мира, а словно разделилась на до и после молнии, да и сам мир из плоского вдруг стал привычным, трехмерным и не таким жутким, потому что на стене углового дома лежали блики огня.