Атомы у нас дома
Шрифт:
Ничего более бодрого мои учителя не могли придумать, глядя на эти изумительные, сказочные горы. Когда мои занятия с ними кончились, я вернулась к своей собственной музыкальной интерпретации даже этой единственной строчки.
А теперь самонадеянный Энрико решил учить меня физике. Я уже рисовала себе картину нашей совместной жизни, дружной жизни в повседневном труде с мужем, которого я, конечно, водрузила на высокий пьедестал. Сама я, разумеется, остаюсь в тени, но я буду помогать ему, и с моей помощью пьедестал его будет подниматься все выше и выше… весь мир увидит его… И всем этим
В маленькой комнатке, обшитой деревянными панелями, в горной деревушке, где сырость в дождливый день и вечерняя прохлада мигом изгоняют целительное тепло альпийского солнца, Энрико объяснял мне уравнения Максвелла. Я терпеливо заучивала все математические формулы, которые необходимо помнить, чтобы следить за ходом изложения. Я добросовестно повторяла за Энрико его объяснения, стараясь не смотреть в окно на цветущий заманчивый луг, пока не усвоила урок настолько, что он стал как бы частью моего мозга. Так мы довели до конца предлинное доказательство: что скорость света и скорость распространения электромагнитных волн выражаются одним и тем же числом.
— Итак, — сказал Энрико, — свет есть не что иное, как электромагнитные волны.
— Как же это у тебя так выходит?
— Мы только что доказали это!
— Не знаю… Ты доказал только, что путем некоторых математических операций ты можешь получить два одинаковых числа. А сейчас ты говоришь о тождестве двух явлений. У тебя нет оснований для этого. И, кроме того, две одинаковые вещи вовсе не то же самое, что одна и та же вещь!
Ему так и не удалось убедить меня, и на этом наши занятия физикой закончились.
Несмотря на то, что надежды Энрико — учителя и ослепленного мужа — рассыпались в прах, мне все-таки еще раз была предоставлена возможность помогать ему не только тем, чтобы штопать ему носки.
Когда мы обручились, Энрико, сознавая свою ответственность перед будущей семьей, стал подумывать о том, как бы увеличить свой заработок, который составлял около девяноста долларов в месяц, чего едва хватало на удовлетворение самых насущных потребностей. Профессор университета в Италии должен непременно располагать какими-нибудь средствами, помимо своего жалованья. Обычно это бывают доходы с родового поместья, приданое жены или авторский гонорар за книги. Энрико не унаследовал от предков никакого родового поместья, так что у него оставались только две возможности. Как у большинства девушек среднего класса, у меня была небольшая сумма, выделенная мне родителями; мы купили на эти деньги квартиру, когда поженились. Но Энрико понимал, что нам теперь понадобится больше денег, и не для того, чтобы вести какую-то роскошную жизнь, а просто для того, чтобы чувствовать себя уверенно, не беспокоиться о завтрашнем дне и не зависеть от каких бы то ни было случайностей. Поэтому он решил прибегнуть к третьей возможности и написать учебник для лицея, то есть для старших классов итальянской средней школы.
— Я тебе буду диктовать, — сказал он, — а ты потом перепишешь в свободное время и поможешь мне делать эскизы для чертежей.
Я, конечно, с радостью согласилась, и мы тут же принялись составлять учебник. Мы начали эту работу после нашего свадебного путешествия, как только устроились на новой квартире. И вот тут-то, вместо того чтобы выполнять обязанности секретаря, я оказалась в роли тупой ученицы. Для Энрико в физике все всегда было «совершенно ясно», «понятно» и «очевидно». Совсем не так, как для меня.
— Очевидно, — диктовал он, — что при неравномерно ускоренном движении отношение скорости ко времени не будет постоянным.
Не отрывая глаз от бумаги, потому что я едва-едва поспевала за ним записывать, я сказала:
— Это не очевидно.
— Для всякого, кто может соображать, очевидно.
— А для меня нет.
— Тебе
Как можно было решить, кто из нас прав, и положить конец таким спорам?
— Давай позвоним Паоле и спросим ее, — предложила я однажды, и Энрико согласился.
Моя сестра Паола только что сдала выпускные экзамены в лицее по общей программе за три последних класса. При всем своем отвращении к науке Паола все-таки получила удовлетворительную отметку по физике, а Энрико не мог не понимать, что его учебник должен быть рассчитан не только на исключительно одаренных.
Паола, конечно, стала в тупик перед «очевидностью» Энрико, но с этих пор Паола стала единственным судьей в наших спорах по поводу той или иной формулировки и почти всегда выносила решение в мою пользу.
Написать двухтомный учебник по физике — на это требуется немало времени, но если при этом ваш помощник то и дело прерывает диктовку и оспаривает чуть ли не каждое предложение, подвергая сомнению его формулировку, тогда дело может затянуться до бесконечности. Почти два года мы работали над книгой Энрико, мы возили ее с собой летом на каникулы, сначала в горы, a в сентябре на дачу к дядюшке с тетушкой. В нашей спальне, выходившей на долину Арно, — нам всегда отводили эту комнату на даче — письменного стола не было, стоял только маленький столик, на котором едва умещалась рукопись. Но Энрико обходился без книг, ему достаточно было порыться у себя в памяти. За этим же маленьким столиком он потом писал гораздо более трудные книги, тоже почти не пользуясь справочными материалами; работа двигалась так: шесть страниц в день, когда я не помогала ему, и четыре если я помогала. Оставалось еще много свободного времени для развлечений.
Энрико охотно присоединялся к компании, которая в полуденные часы собиралась под тутовыми деревьями; он не прочь был поболтать о политике, о последних известиях, обо всем, что сообщалось нового в газетах. Ему нравились и наши чаепития в пять часов за большим овальным дубовым столом. Мы иной раз подолгу засиживались тут в тихие осенние дни, когда издалека доносится только редкий окрик крестьянина, который, идя за плугом по полю, понукает своих волов, или мычание коровы где-то поблизости в стойле. Статная девушка-служанка в белых перчатках, кокетливо постукивая высокими каблучками, приносила подносы с деревенскими сластями. А вечером в гостиной Энрико всегда усаживался рядом с моим дядюшкой, который с сигарой во рту, покойно откинувшись в глубоком кожаном кресле, наслаждался отдыхом и приятной, интересной беседой. Он любил поговорить с молодежью, и в особенности с незаурядными людьми. Новообретенный племянник заинтересовал его. У Энрико всегда находилось о чем поговорить с дядюшкой, хотя он обычно стеснялся солидных людей. У них шел разговор о вещах, о которых каждому из них было что сказать, — о земельном вопросе, о методах обработки почвы, о перспективах современной физики, о стоимости лабораторного оборудования. А под конец они всегда переходили к финансовым вопросам. Мой дядя был одним из директоров страховой компании и держал акции разных промышленных предприятии; но как ни был он осведомлен в этой области, он охотно прислушивался к простому, трезвому мнению своего племянника, которому впервые приходилось задуматься над способом увеличения своих доходов.
А все остальное время Энрико работал. Здесь, на даче, осенью 1929 года он получил первую тысячу титульных листов своей книги, которые ему по итальянскому обычаю полагалось подписать и отослать обратно издателю. Обычай этот, вероятно, обязан своим происхождением мудрой пословице: «Верить — хорошо, а не верить — еще лучше». Впрочем, у многих авторов лень пересиливали недоверие, и они пользовались вместо подписи резиновыми факсимиле. Они полагали, что подделка подписи, хотя бы это был резиновый штамп, — такое серьезное преступление, что ни один издатель на него не решится.