Атосса. Император
Шрифт:
Тысячу раз наступали моменты, когда одного слова было достаточно, чтобы воспламенить горячую кровь александрийцев, вызвать возмущение и побудить их прорвать все преграды закона и схватиться за меч.
Кровавые распри между язычниками и равными им по численности еврейскими обывателями Александрии были обыкновенным делом, и последние не менее часто, чем первые, были виновны в нарушении общественного спокойствия.
С тех пор как в некоторых провинциях империи, в особенности в Киренаике и на Кипре, израильтяне со свирепой злобой произвели нападение на угнетавших их сограждан, ненависть и доверие к ним со стороны александрийцев других вероисповеданий сделалась ожесточеннее, чем прежде.
Сверх того, зажиточность многих и богатство некоторых евреев наполняли сердца беднейших язычников жадностью и желанием завладеть имуществом тех, которые — этого нельзя было отрицать — не раз выказывали открытое презрение к их богам.
Как раз в последние дни эта старая вражда обострилась вследствие споров по поводу празднеств, которые предполагалось устроить в честь посещения города императором. Таким образом, почва была подготовлена для того, чтобы вид неукрашенного дома Аполлодора на Канопской улице побудил народ к нападению на великолепное, подобное дворцу, жилище еврея.
И опять несколько слов дали толчок для возбуждения ярости толпы.
Началось с того, что кожевник Меламп, разорившийся и опустившийся пьяница, проходя по улице во главе своих товарищей по ремеслу, указал тирсом на совершенно лишенный украшений дом и воскликнул:
— Посмотрите на этот голый барак! То, что еврей в прежнее время выставлял на улицу для украшения, он теперь складывает в свои сундуки!
Эти слова возымели действие и вскоре вызвали и другие:
— Этот мошенник обкрадывает нашего отца Диониса! — вскричал другой гражданин, а третий, подняв высоко факел над головой, заревел:
— Отнимем у него драхмы, дать которые он поскупился для бога; нам они пригодятся.
Колбасник Главк вырвал засмоленный горящий канат из рук своего соседа и заревел:
— За мной! Зажжем дом у него над головой!
— Стой, стой! — закричал сапожник, поставлявший обувь для рабов Аполлодора, преграждая дорогу разъяренному мяснику. — Может быть, там оплакивают какого-нибудь умершего. Еврей прежде всегда украшал свой дом.
— Нет! — возразил какой-то флейтист хриплым голосом. — Сын старого скряги недавно мчался через весь Брухейон с веселыми товарищами и беспутными девками, и его пурпурный плащ развевался далеко позади него.
— Посмотрим, что красней: финикийская ткань парня или пламя, которое покажется, когда дом старика загорится! — вскричал сухопарый портной и оглянулся, чтобы удостовериться в действии своей остроты.
— Попробуем! — раздалось сперва из одних, потом из нескольких других уст.
— В дом!
— Паршивый толстосум будет помнить об этом дне!
— Ведите его сюда!
— Волоките его на улицу!
Такие крики раздавались то здесь, то там среди все более и более сгущавшейся толпы.
— Вытащите его вон! — еще раз закричал египетский надсмотрщик над рабами, и это требование было поддержано тотчас же какой-то женщиной. Сорвав шкуру козы с плеча и размахивая ею над своими растрепанными черными волосами, она завыла в бешенстве:
— Разорвите его в куски!
— Зубами в куски! — вскричала какая-то пьяная менада, которая подобно большинству сбежавшихся людей не имела ни малейшего понятия о поводе, возбудившем гнев черни против Аполлодора и его дома.
Толпа перешла уже от слов к действиям. Ноги, кулаки, палки стучали и ударяли в замкнутые железные ворота здания. Четырнадцатилетний корабельный юнга вскочил на плечи черного раба и усердно старался взобраться на крышу колоннады и бросить в незакрытую переднюю комнату дома факел, поданный ему колбасником.
XII
Лязг оружия, который услышали в передней комнате Аполлодор и его гости, производили не враги, а римские воины, которые явились, чтобы спасти осажденных.
Когда Вер, оставив пир ветеранов, проходил с одним из военных трибунов двенадцатого легиона и со своими британскими рабами по Канопской улице, он был задержан собравшейся толпой, которая осаждала дом Аполлодора.
Претор встречал его у префекта и знал как одного из богатейших и умнейших между александрийцами.
Нападение на его дом возмутило римлянина; но он, наверное, не остался бы праздным зрителем даже в том случае, если бы осаждаемый дом принадлежал не такому уважаемому человеку, а какому-нибудь беднейшему и презреннейшему христианину.
Римлянину было ненавистно и невыносимо всякое беззаконие, всякое посягательство на существующий порядок, и он не мог бы праздно смотреть, как чернь в мирное время нападает на собственность и угрожает жизни спокойного и достопочтенного гражданина.
Этот необузданный, предающийся расслабляющим наслаждениям человек был на войне и повсюду, где это требовалось, столь же осмотрителен, как и мужественен.
Он узнал, что затеяла возбужденная толпа, и тотчас же подумал о средствах и способах помешать исполнению ее преступного намерения.
Нарушители мира уже ломились в дверь еврейского дома, уже несколько парней стояли с горящими факелами на кровле колоннады. Нужно было в одно мгновение сообразить, что делать. К счастью, Вер обладал способностью быстро думать и действовать.
В нескольких решительных словах он попросил трибуна Луция Альбина поспешить к ветеранам и привести их сюда к нему на помощь. Затем он приказал своим сильным рабам проложить ему путь к воротам осаждаемого дома. Скоро эта задача была выполнена; но как велико было его изумление, когда он нашел здесь императора!