Атосса. Император
Шрифт:
Что же делать?
Она все еще сидела на столе, держа в правой руке носок левой ноги, и в этой легкомысленной позе смотрела на пол с такой сосредоточенной серьезностью, как будто надеялась вычитать на узорах каменных плит какую-нибудь мысль, какое-нибудь средство выпутаться из этой дилеммы.
Купец с минуту забавлялся смущением, которое удивительно шло ей, и мысленно пожалел, что он не молод, как его сын, художник, но наконец прервал молчание и сказал:
— Твой отец, может быть, не одобрит нашей сделки,
— Кто тебе это сказал?..
— Разве он стал бы предлагать мне свои драгоценности, если бы не нуждался в деньгах?
— Это только… я могу только… — проговорила, запинаясь, Арсиноя, не привыкшая лгать. — Мне не хотелось бы только признаться ему.
— Но я ведь видел, каким невинным способом достался тебе флакон, — возразил купец. — А Керавну нет и необходимости знать об этой вещице. Вообрази, что ты ее разбила и осколки лежат вон там, в глубине моря. Какую из этих вещей ценит твой отец меньше всего?
— Старый меч Антония, — отвечала девушка, лицо которой снова прояснилось. — Он говорит, что это оружие слишком длинно и слишком узко для того назначения, которое ему приписывают. Я, со своей стороны, думаю, что это вовсе не меч, а просто вертел.
— Я велю завтра употребить его в моей кухне, — сказал купец, — но теперь я предлагаю за него две тысячи драхм. Я возьму его с собой, а через несколько часов пришлю следуемую за него сумму. Ладно ли будет так?..
Вместо ответа Арсиноя соскользнула со стола и радостно захлопала в ладоши.
— Скажи ему только, — продолжал купец, — что я мог так много заплатить теперь за такой меч лишь потому, что император, наверное, пожелает посмотреть на вещи, побывавшие в руках у Юлия Цезаря, Марка Антония, Октавиана Августа и других великих римлян в Египте. Пусть вон та старуха несет вертел за мною. На дворе ждет меня мой слуга, который спрячет его под свой хитон и так донесет до самой моей кухни. Ведь если нести его открыто, то, пожалуй, встречные знатоки станут мне завидовать, а недобрых взглядов следует беречься.
Купец засмеялся, спрятал флакон, отдал меч старухе и дружески простился с девушкой.
Как только Арсиноя осталась одна, она побежала в спальню, чтобы надеть башмаки, накинуть покрывало и поспешить в папирусную мастерскую.
Селена должна была узнать, какое неожиданное счастье выпало ей и всем им на долю. Затем Арсиноя хотела нанять носилки, которые всегда можно было найти у гавани, чтобы отнести бедную сестру домой. Правда, между сестрами не всегда были мирные отношения, а порою даже весьма бурные и воинственные; но, если с Арсиноей случалось что-нибудь значительное (все равно, хорошее или дурное), она не могла не поделиться этим с Селеной.
Вечные боги, какая радость! Она теперь может явиться среди дочерей знатных граждан одетой не менее богато, чем всякая другая из них, и принять участие в торжественной процессии. Кроме того, еще останется кругленькая сумма для отца и всех домашних. С работой в мастерской, которая претила ей, которую она ненавидела, по всей вероятности, теперь будет покончено навсегда.
Старый раб сидел с детьми у лестницы. Арсиноя поцеловала каждую из девочек, прошептав ей на ухо: «Сегодня вечером будет пирожное». Слепого Гелиоса она поцеловала в оба глаза и сказала ему: «Ты можешь идти со мною, милый мальчик; я потом найму для Селены носилки и посажу тебя в них, и тебя понесут домой, как богатого барчука».
Слепой ребенок потянулся к ней с ликующим возгласом:
— По воздуху, по воздуху! И не упаду!
Она еще держала его на руках, когда ее отец с потным лбом и в сильно возбужденном состоянии поднялся на лестницу, ведущую от ротонды в коридор. Отирая лоб и сопя, он наконец перевел дух и сказал:
— Я встретил антиквара Хирама с мечом Антония. Ты ему продала этот меч за две тысячи драхм?.. Глупая!..
— Но, отец, — засмеялась Арсиноя, — сам бы ты отдал этот вертел за один пирог и глоток вина…
— Я?.. — вскричал Керавн. — Я выторговал бы тройную цену за этот драгоценный предмет, за который император заплатит талантами. Но что продано, то продано. Притом я не хотел тебя срамить перед этим человеком и не стану бранить тебя. Однако же… однако же… мысль, что у меня нет уже меча Антония, заставит меня проводить бессонные ночи.
— Когда сегодня вечером перед тобою поставят на стол хороший кусок говядины, то придет и сон, — возразила Арсиноя, взяла у него из рук платок, ласково отерла ему виски и весело продолжала: — Теперь мы богачи, отец, и покажем дочерям других граждан, чего мы стоим.
— Теперь вы обе будете участвовать в празднестве, — сказал решительно Керавн. — Пусть император видит, что я не останавливаюсь ни перед какой жертвой для его чествования, и если он заметит вас, а я принесу жалобу на дерзкого архитектора…
— Теперь ты должен оставить это, — попросила Арсиноя, — лишь бы только нога бедной Селены до тех пор поправилась.
— Где она?
— Вышла из дому.
— Значит, с ее ногою еще не так худо. Надеюсь, она скоро вернется?
— Может быть; я сейчас хотела нанять для нее носилки.
— Носилки? — спросил Керавн с удивлением. — Две тысячи драхм совсем вскружили голову девочке!
— Это из-за ее ноги. Ей было так больно, когда она уходила из дому.
— Почему же она не осталась дома в таком случае? Она будет, по обыкновению, торговаться целый час из-за какой-нибудь половины сестерция, а вам обеим нельзя терять ни минуты времени.
— Я сейчас пойду за нею.
— Нет, нет, по крайней мере ты должна остаться здесь, потому что через два часа женщины и девушки должны собраться в театре.