Атрибут власти
Шрифт:
– Зачем? – нахмурился Дзевоньский.
– Это мое дело, пан Юндзилл. Вы же не думаете, что я могу сбежать с паспортами, номера которых вам заранее известны. Желательно, чтобы эти паспорта были чистыми. Они мне нужны.
– Постараюсь найти. Что-нибудь еще?
– Если вы посадите его в подвал, то как быть с его туалетом? И учтите: он будет у нас не один день и не одну неделю. Вы собираетесь лично выносить за ним его ночной горшок?
– Для этого есть Гельван, – улыбнулся Дзевоньский, – но я продумал и этот вопрос. Уже заказал биотуалет. Не забывайте, что наша «фирма» занимается ландшафтным дизайном, составной частью которого могут считаться и подобные «объекты».
– Вы заказали один?
– Конечно,
– Нет, ничего. Похоже, вы действительно не теряли времени зря. Прекрасная работа. Завтра днем я вернусь. Пусть обратят внимание, куда он ездит по воскресеньям. У Абрамовых, кажется, есть небольшая дача. Нужно побывать там и все выяснить на месте. Можно ли там оставаться зимой? Нам будет важно выиграть время…
– Понимаю, – кивнул Дзевоньский, – мы все проверим.
– До свидания. – Гейтлер вышел.
В машине его уже ждал водитель. Николаю Салькову было за шестьдесят. Бывший водитель такси подрабатывал на своем автомобиле, совершая рейсы в основном в центре города. Сальков был достаточно разумным человеком и понимал, что нельзя соваться в аэропорты и на вокзалы, где была своя местная «мафия». Зарабатывал он неплохо – в месяц доходило до трехсот долларов, что было ощутимой прибавкой к его пенсии. Когда ему предложили работу за пятьсот долларов, он сразу же согласился. И в течение последних нескольких месяцев ни разу об этом не пожалел. Гейтлер ездил не очень много. В основном предпочитал пешие прогулки, часто отпускал водителя домой. Это устраивало обоих.
Салькову нравился этот немногословный и немного замкнутый чех, который так плохо говорил по-русски. Гейтлеру приходилось коверкать свой превосходный русский язык, чтобы не вызвать подозрений у своего водителя. Они направились в центр города, и Гейтлер заехал в два магазина, прежде чем отпустил Салькова и остался один. Еще полтора часа он проверял, нет ли за ним слежки. А затем взял попутную машину и отправился по известному ему адресу. Еще через полчаса он уже сидел в квартире Риты.
Теперь можно было не торопиться. Он с удовольствием подумал, что может позволить себе остаться в этой квартире на целые сутки. Рядом с женщиной, которая ему так нравилась. Это иллюзорное ощущение некой устойчивости, некой опоры, ощущение нормального дома, исчезнувшее много лет назад. Он подумал, что платил слишком большую цену за право оставаться самим собой. Но прежде чем окончательно расслабиться и забыть, зачем они находятся здесь, он должен еще раз переговорить с Ритой.
– Схема охраны, – напомнил Гейтлер, – я сделаю чертеж, а ты постарайся все вспомнить. Кто и где находился. Как они действовали. Надеюсь, у тебя не осталось никаких записей?
– Остались, – улыбнулась Рита, – у меня хорошая память, но не такая, как у тебя. И, кажется, я уже говорила, что их никто не сумеет прочесть.
Она достала листки бумаги, на которых были изображены фрукты и овощи.
– Ты все-таки рисковала, – нахмурился Гейтлер. – Такие записи легко прочесть. Не нужно считать себя умнее других. Покажи, как они стояли в момент нападения. Кто и где находился. Мне важно увидеть схему их расстановки. Сможешь вспомнить?
– Сейчас начерчу, – согласилась Рита.
У нее действительно была хорошая память. И, будучи внимательной, она заметила многие мелочи. Гейтлер смотрел, как Рита уверенно чертила схему перемещения охранников в момент нападения.
– Они подстраховывали друг друга, – пояснила она. – Я думаю, что, если бы вместо этого несчастного Иголкина там оказался настоящий террорист, у него тоже не было бы ни единого шанса напасть на президента. С ножом это практически невозможно. Все равно остановят и перехватят. Не дадут сделать и нескольких шагов.
– А если с пистолетом?
– Тоже
– Иногда одного выстрела достаточно, – задумчиво произнес Гейтлер.
– Но не в этом случае, – резонно возразила Рита, – ему не дадут прицелиться и выстрелить. Не разрешат подойти ближе. Я видела, как они работают, Гельмут, это абсолютно бесполезное занятие.
Гейтлер, внимательно глядя на ее схему, думал о чем-то своем.
В этот день Гейтлер и Дзевоньский решили, что можно начинать. Теперь оба генерала ждали сообщений от Карла Гельвана, который выехал с группой на захват заложника.
Утром этого же дня молодой, но уже известный тележурналист Павел Абрамов проснулся в одиннадцатом часу, естественно, не подозревая, что вскоре его жизнь серьезно изменится. Несколькими часами раньше его супруга Лена отвезла дочь Алину в детский садик и сама отправилась на работу. Ее больница, где она работала врачом-ларингологом, находилась в ста метрах от детского садика. Это было удобно, мать всегда могла забрать дочь, как только сама освобождалась. В семье Абрамовых были две машины: белая «Ауди А4», на которой ездила Лена, и новенький синий «Пежо» четыреста седьмой модели, который принадлежал Павлу.
Жили Абрамовы на улице Сурикова, в районе метро «Сокол» в небольшой трехкомнатной квартире. Это жилье они приобрели давно, но переехали сюда лишь полтора года назад, после затянувшегося ремонта.
Павел зарабатывал неплохо. В тележурналистике вообще в последние годы начали платить приличные деньги, и успешные тележурналисты стали зарабатывать на уровне своих европейских коллег. Рекламный рынок рос стремительными темпами и уже опережал в своем развитии и по своим ценам многие европейские страны. Так что Абрамовы могли позволить себе ежегодные выезды за рубеж, отдых в Испании или Италии. Купили небольшую дачу в девяноста километрах от Москвы. И даже перевезли родителей Лены в двухкомнатную квартиру на окраине города, в тихом зеленом массиве.
Абрамов вел на телевидении сразу несколько популярных передач, был узнаваемым лицом канала, а вместе с популярностью росли и его гонорары. Сегодня он должен был приехать на работу к трем часам дня и поэтому, проснувшись привычно поздно, никуда не торопился.
Павел не был москвичом, он родился в Саратове, а в семнадцать лет приехал в столицу поступать в университет на факультет журналистики, что с первой попытки сделать не удалось, и парню пришлось отслужить три года на Северном флоте. Это было с восемьдесят четвертого по восемьдесят седьмой годы, когда в стране назревали решающие перемены. Затем он снова сделал попытку сдать экзамены в МГУ и снова провалился. Конкурс на факультет журналистики всегда был огромным, но стал прямо-таки невероятным в конце восьмидесятых, когда газеты и журналы начали выходить невиданными миллионными тиражами и многие мгновенно раскупались. К тому же несколько ослабла цензура, и журналисты почувствовали себя гораздо свободнее. В восемьдесят девятом Павел наконец стал студентом. Следующие годы были самыми драматичными и самыми интересными и в его жизни, и в жизни страны. Распалась одна страна, на ее месте появилась другая. На глазах Абрамова произошли августовские события девяносто первого года и октябрьские события девяносто третьего. С девяносто первого Павел уже работал на радио, постепенно приобретая заслуженную популярность. С девяносто шестого перешел на телевидение. Сначала был ассистентом режиссера, затем помогал ведущим. И лишь несколько лет назад начал сам вести аналитическую программу, быстро получившую широкий общественный резонанс.