Аттестат зрелости
Шрифт:
– Ты извини, Василёк, я не могу подвезти тебя до гостиницы на машине; немного пьян, но отсюда недалеко на трамвае.
Доберёшься? Ты здорово выпил. Неужели так много пьёшь?
Слова отца убили в Ваське минутную растроганность, и он жёстко обрубил, не удержался:
– И пью, и курю, и с девочками вожусь! А что? Мне так положено, ведь я - безотцовщина, к тому же гены, отец, гены дурные проявляются, - и зло, беспощадно усмехнулся, глядя в отцовские глаза.
Отец вновь побледнел, ничего не возразил. Васька ушёл. И никакая сила уже не могла его заставить вернуться в отцовский дом. Нет, это – не отчий
Окунь долго бродил по ночному незнакомому городу. Хмель выветрился из головы. Васька замёрз, и надо было думать о ночлеге. Он огляделся и увидел, что оказался как раз рядом с гостиницей. Ему повезло: двое моряков-отпускников только что выписались из номера, и пожилая администраторша, густо напудренная, с ярко крашеными губами и волосами цвета начищенной меди, предложила Ваське и парню, спавшему тут же в зале в одном из кресел, поселиться в освободившемся номере. Морячкам, видно, номер был по карману, и парню тоже, но Окуню - не очень, но надо же было где-то ночевать. Он заполнил анкету, и администраторша, прочитав его фамилию, спросила:
– А Павел Алексеевич, инженер...
– и она назвала завод, где работал отец, - не родственник вам?
– Нет. Наверное, это однофамилец...
– Надо же. И фамилия такая редкая, и отчество - Павлович.
– Бывает!
– хохотнул его будущий сосед, заполняя анкету, очень довольный тем, что не придется ночевать в кресле.
Подавая пропуск на право входа в гостиницу, женщина-администратор ещё раз подозрительно посмотрела на Окуня, но ничего больше не сказала.
На следующий день Окунь купил билет на обратный поезд. Из телефона-автомата позвонил отцу на работу, сообщил, когда уезжает, сказал, где остановился. По счастливому совпадению название гостиницы оказалось именно тем, какое назвал Окунь накануне. Отец попросил Ваську быть в номере часов в семь вечера.
Отец приехал точно. А потом они долго сидели в гостиничном ресторане, разговаривали, вспоминали. Отец был не такой, как у себя дома, смеялся, шутил. Они ушли из ресторана перед самым его закрытием.
Отец не захотел ехать домой, решил переночевать с Васькой, пошёл к администратору. Через полчаса вернулся и сообщил:
– Пошли, нам дали другой номер, я уже всё переоформил.
– Зачем? Мне и здесь хорошо.
– Пошли, пошли... Неужели тебе так трудно исполнить эту мою маленькую просьбу?
Отец и сын не спали всю ночь.
Сидели рядком на одной из кроватей и нещадно курили. Вот тогда отец и рассказал Ваське, почему он уехал. Рассказал без утайки, без обиды на мать. Да и что ему обижаться? На работе всё прекрасно, есть жена, растёт третий сын. Но грустные нотки выдавали его. Не так уж, видимо, было и сладко Павлу Ивановичу.
– Откуда тебя знают в гостинице?
– поинтересовался Окунь, просто так, лишь бы разговор поддержать: ему не хотелось рассказывать о своей жизни.
– А, так... Номера приходится бронировать для командированных. И вообще... Бываю здесь иногда.
– А не боишься, что и эта вторая жена тебя тоже прогонит?
– Не боюсь, - усмехнулся отец.
– У Клары характер другой. Это мама у нас такая прямолинейная, ей хотелось, чтобы я был лучше, а Клару я и такой, как есть, устраиваю. К тому же Клара побоится потерять благополучие в жизни.
– Говоришь: побоится, а не наоборот? Ты стал совсем другой, робкий, что ли, - нашёл Окунь подходящее слово.
–
У нас ты был не такой.
– Все мы с годами меняемся, - отец кривовато улыбнулся.
– Я уже не молоденький, сорок пять стукнуло, - и сказал обидчиво: - А вы хоть бы с юбилеем поздравили. Да, не молоденький, надо крепкий якорь ковать, вот я и кую.
– Ты, когда от нас уезжал, тоже, вроде, не молоденький был, - усмехнулся Васька.
– Так случилось, - вздохнул отец.
– Что поделаешь? Но мать ваша, - он сказал как о постороннем человеке, и это покоробило Ваську, - никогда не простит моего ухода. Да и ты, вижу, тоже, - отец хлопнул Ваську по плечу.
– Поэтому я и сам не брошу эту семью. Поздно жизнь начинать сначала. Так что я действительно стал другим, и, если честно, то потерять ещё раз семью мне не хочется. Я даже не представлял, как это страшно - потерять семью. Я иногда ненавижу себя за то, какой стал: всё, как крот, тащу в дом, наполняю его деревяшками, тряпками, хрусталём... С матерью вашей я к этому был безразличен, казалось, что это надо только ей одной, раздражался, когда она меня тормошила, чтобы купил машину. Я не хотел тогда, а теперь вот купил, и хохотнул.
– Понял, что машина - не роскошь, а средство передвижения. Да и родители Клары помогают. Это, конечно, хорошо, мы-то с матерью одни были, денег вечно не хватало. Ты прости, Василёк, что я говорю тебе это. А кому ещё? Ты же мой сын, первенец.
– Андрей тоже твой сын, - ревниво ответил Василий и сбросил отцовскую руку с плеча.
– Андрей, конечно, сын. Я его люблю, но ты – мой первый сын. Это что-то да значит!
– Что же ты тогда бросил своего первого сына, если OH, - Васька выделил голосом последнее слово, - так был дорог для тебя и что-то, - Васька теперь нажал на «что-то», - значил?
– Эх, Вася, сейчас, если бы мать не была такая неуступчивая, я бы вернулся. Бросил бы всё и приехал. Я ведь писал как-то...
– Писал, как же!
– Васька нервно затянулся сигаретным дымом, так, что едва не закашлялся.
– Мама потом плакала часами в ванной, она думала, что я не слышу, а я знал и слышал!
– Ну, что поделаешь, - пожал плечами отец.
– Зато потом написал, спрашивал, может надо мне вернуться, а она даже не ответила. Подумаешь, изменил! Я и Кларе изменяю, и она ничего, терпит! А мать... Уж очень она гордая, ваша мать!
Васька «взорвался»:
– Павел Алексеевич! А ты не пьян?
– Я? Нет. А что?
– Ты говоришь такие вещи, забываешь, что она мне мать!
– Да ладно тебе, Васька, между нами, мужиками, ты, наверное, тоже не теряешься?
– отец подмигнул Ваське.
– Есть девочки?
Васька отвел в сторону взгляд, покраснел слегка: после вчерашнего высказывания он не мог признаться отцу, что много имел девчонок-подружек, тискал и целовал их в подъездах, но ни разу еще не переступил запретной черты, за которой было что-то неведомое, что-то такое, из-за чего отец ушёл из семьи. Он ожидал и одновременно боялся того, что могло бы наступить вслед за поцелуями, потому что вся его «опытность» была напускной.
Но отец не заметил смущения Васьки и продолжал изливать свою душу: