Аттестат зрелости
Шрифт:
– Да хрен с ним, с Гешкой!
– махнул Одуванчик рукой.
– Тачки вот нет. Край, я и сам за водилу сяду. Выручай, корешок.
– Да как же я выручу?
– пожал плечами растерявшийся Колька.
– Я же не шофёр. Водить умею, а прав нет.
– Дундук ты, Колян! Мне машина из вашего школьного гаража нужна! А ночью права никто не спрашивает.
– Да как же я ночью машину возьму, днём и то никто не даст.
– Машину возьмешь обычно. Откроешь ворота, и вырулишь во двор. Даже и заводить не надо, мы её втихую докатим руками до задних ворот, так же и на место поставим. Главное -
– Да где же я ключ возьму?! – взмолился Колька.
– Тьфу!
– сплюнул Одуванчик в досаде.
– Загундосил: «где» да «как». Там, где они лежат! Дошло? Где ключ от гаража? Знаешь?
– В мастерской.
– Тэ-э-к... А от ворот?
– Не знаю, у тети Дуси, сторожихи, наверное...
– А, хрен с ними, с воротами, так откроем. В мастерскую тоже зайдём, а где ключ в мастерской, знаешь?
– Да.
– Вот и ладненько. Мы откроем мастерскую, ты возьмёшь ключ, открываешь гараж, выкатываем тачку, открываем ворота и едем. Обратно тем же путём. Ключ возвращаем на место. И все в ажуре. Усёк? А я за это прощаю тебе долг.
– Я... я не могу! Это же... это же воровство, Игорь! Я не могу!
Одуванчик двумя пальцами взял Колькин подбородок, вздёрнул его, мизинцем пощекотал Кольку по шее:
– А раньше ты чем занимался? Ларёк вспомни, падла! Ты тогда свою долю получил, чего же не расквитался? А, денежки понравились, сигаретки подороже захотелось курить? А в горло чье пойло заливал, курва вонючая? «Я не могу!» - передразнил со злым смешком.
– Мне хрусты нужны! Гони монету! Сейчас!
– он глядел в побелевшие от страха Колькины глаза и знал, что пойдёт он, куда прикажут, но всё же пригрозил.
– Не можешь? Тогда не вякай, а то сопли по морде размажу! Жди у дальних ворот школы в час ночи. Да смотри у меня!
– Одуванчик вплотную прижал к носу Кольки кулак.
Одуванчик ушёл, а Колька рухнул на низенький бордюрчик возле детских качелей, где они так «мило» поговорили. Его била крупная дрожь до стука зубов. Вот влип так влип!.. Будь проклят тот день, когда он впервые заговорил с Одуванчиком! Но что делать? Что?! Мысли метались затравленными зайцами. Отказаться? Зарежут запросто, у них компания рисковая, все повязаны кражами, все друг о друге знают, выгораживать никого не будут, если что, заложат: каждому не столько тюрьма страшна, сколько Одуванчик. Его все боятся. И он, Колька, боится. Ладно, «меченым», как Окуня сделают, с ним ещё по-божески поступили, подумаешь - голую бабу накололи, а если изуродуют?!
В другом конце парка звенела музыка, сияли огни сквозь голые ветви тополей, пахло набухшими почками и первыми клейкими листочками. Колька поднялся и медленно побрёл к танцплощадке. К людям. Одному невыносимо страшно.
Колька показал свой билет с оторванным контролем пожилой женщине-контролеру:
– Я выходил!
– Чего шастаете туды-сюды?
– неожиданно закричала контролёр, маленькая толстая старуха в чёрном халате поверх пальто, с милицейским свистком на шнурке, намотанном на верхнюю пуговицу халата.
– Чё, бабка, и отлить нельзя сходить? Здесь, что ли штаны спускать?
– огрызнулся Колька, проходя мимо.
– Иди, иди! А то как засвистю! Фулюган!
Колька привалился спиной к изгороди, закурил.
– Чарыш, дай присмолить!
– подошёл Окунь.
– Ннн-а ммма-ркк-у «Стрела» перешёл?
– замычал Колька от яростной злобы: Окуня вот никто не трогает больше, и от этой злобы начал заикаться сильнее обычного. – С-с-свои ннн-адо иметь! – но выщелкнул из пачки сигарету, крутнул колесико зажигалки, дал прикурить Ваське. Тот затянулся с наслаждением, спросил шутливо:
– Чего квёлый такой?
– Да так...
– злость у Кольки прошла, была одна одуряющая усталость, словно камни весь день таскал, так болели почему-то мускулы.
– Ну-ну, грусти, - усмехнулся Окунь, повернулся спиной, разглядывая танцующих.
– Вась...
– Колька больше не мог сдерживать в себе тяжелый страх, который рвался наружу.
– Вась... Дело есть к тебе...
– Ну?
– Окунь глянул через плечо.
– Какое ещё дело? У тебя дела с Одуванчиком, видел я, как ты поплёлся за ним, как бычок на верёвочке! Смотри, слушайся его, а то тоже станешь «меченым»! Шестёрка!
– Окуню страшно нравилось говорить вот так с Колькой, словно он и сам никогда не боялся Одуванчика.
Колька, понурившись, молчал. И что-то такое жалобное и беспомощное струилось от него, и Окунь, хоть и грубо, но поинтересовался:
– Ну! Говори, чего надо!
– Выйдем... Здесь не могу.
– Пошли, мне всё равно.
– Только не в парке!
– жалобно попросил Колька.
– Прошвырнемся по улице?
Они вышли на улицу, Колька потянул Окуня в тень деревьев на другую сторону: их не видно, а весь вход в парк - будто на тарелочке.
Колька начал рассказывать. Сильно заикаясь, начал с зимнего вечера в школе. Слова выговаривались с трудом, наталкивались друг на друга, а Колька не мог уже остановиться и рассказывал. Говорил складно, не заикаясь, о попойках, своем страхе, о долге, о тех одиноких прохожих, у которых отбирали шапки, часы, деньги, о том, как ограбили однажды киоск, угнали и раскурочили «Запорожец», бросив потом останки машины в лесу...
Окунь слушал, не замечая, что давно погасла сигарета, дотлев до самого фильтра.
– Дуролом!
– закричал, когда Колька, наконец, выговорился.
– И ты молчал? Ведь сядешь! Неба в клетку захотел, да? Пошли!
– Куда?
– испугался Колька, пожалев, что рассказал. Ему не стало легче, страх не отпустил, даже больше стал: а вдруг Одуванчик узнает, что проболтался Окуню, убьёт ведь. И чуть не заревел в голос от этого страха.
– Куда? К «мусорам»? Не пойду!
– К Игорю Оленькову, к Серёге, к ребятам нашим!
– Окунь ухватил Чарышева за рукав и насильно потащил в парк,
остановился у кустов сирени, что превратились в непроходимые заросли у самого входа, толкнул Кольку в кусты.
– Жди нас здесь и не высовывайся! Мы придём сейчас!
Долгими показались те минуты, пока ждал Колька одноклассников, вздрагивая от каждого шороха, матерился после этого, но не убежал, и лишь увидев одноклассников в светлом кругу паркового светильника, выбрался из своего убежища.
– Айда!
– скомандовал Оленьков, ни о чём не спрашивая.
– Куда?
– заупрямился Колька.
– К «мусорам», сказал, не пойду!