Аттила России
Шрифт:
— Что же делать, Григорий?
— Окружить великого князя сетью шпионов, следить за каждым его словом, предупреждать возможность стать преступником против матери и государыни…
— Мне все-таки кажется, что придется заставить его отречься от прав на престол.
— Это было бы лучше всего, разумеется, но сейчас неподходящий момент для этого.
— Ты совершенно прав, милый друг, — ответила, подумав, императрица. — Положение очень опасно, и тебе ни в коем случае нельзя сейчас уезжать. Всецело доверяю тебе это щекотливое и важное дело… Что бы ни говорили твои завистники и враги, но я знаю, что ты незаменим. Ступай с Богом, Гришенька, ступай и охраняй безопасность твоей благодарной Екатерины.
Потемкин ушел.
Вскоре появился Завадовский, которому государыня велела прийти через час за указом.
— Знаешь что, Петр, — сказала ему императрица, — а ведь мы с тобой понапрасну обвинили князя: он не только не участвовал в гнусном замысле, но даже сам наказал и прогнал грузинку, как только узнал о ее дерзких домогательствах!
— Боже, что за хитрая лисица! — невольно вырвалось у Завадовского.
— Может быть, ты прав; возможно, что Потемкин не без грешка в этом деле и только сумел замести следы своим пушистым хвостом. Но такие лисицы нужны мне. Я окружена врагами и заговорщиками, Петр; мне нужен человек, который дорожил бы моей жизнью не меньше, чем своей, и умел бы стоять на страже ее. Я знаю, ты предан мне и охотно умер бы за меня. Но ты слишком невинен, слишком прост, а Потемкин хитер, проницателен, ловок… К тому же моя жизнь ему действительно дороже собственной: ведь умри я сейчас, так Павел его в Сибири сгноит. Все счастье, все могущество князя связано с моей жизнью и рушится с моей смертью. Потемкин понимает это, а потому охраняет мою безопасность!
III
С того момента, как цыганка Бодена превратилась в Марию Девятову, в ее характере произошла магическая перемена. Она понимала, что ее дикость, распущенность, несдержанность уже не годятся для сестры известного поэта и видного придворного, что ей необходимо заняться своим воспитанием и образованием. Обладая колоссальной силой характера, Бодена-Мария подавляла теперь каждый всплеск своего нетерпения или вспыльчивости, и ей удавалось быть совершенно ровной и спокойной в обращении. Кроме того, Державин нанял ей учителей, и она занялась уроками французского языка и музыки. Отличаясь поразительными способностями, Мария хватала все на лету, и вскоре уже ничто в ней не напоминало прежней Бодены.
По мере того, как совершалось это превращение, чувство великого князя к Марии-Бодене-Осипу становилось все глубже и серьезнее. Если бойкая, разбитная Бодена, готовая в любой момент окутать его чарами своих ласк и погрузить в душный туман сладострастия, держала его в плену чувств, то скромная, строгая Мария порабощала его всего без остатка. И с каждым днем ему становилось все труднее соблюдать взятое им по отношению к ней обязательство оставаться только ее другом.
А Державин не мог нарадоваться на свою Марию. Она внесла уют и комфорт в его жизнь, где уже не было прежней безалаберности и неопрятности, и оба они были довольны и друг другом, и своей жизнью.
Но кое-что все же омрачало их существование. Мария не могла забыть о том времени, когда она, еще Бодена, была игрушкой Потемкина. Тогда его ласки вызывали в ней отвращение, но и только: ведь она никого не любила, если не считать Державина, влечение к которому принимала за любовь. Но теперь, когда она всей силой нелюбившего еще сердца привязалась к великому князю, ее тело и душа казались ей настолько оскверненными, что даже любовь к нему представлялась почти святотатством. И она еще пламеннее, еще безудержнее ненавидела Потемкина.
Что касается Державина, то его тревожила и мучила ее любовь к великому князю. Эта любовь была опасна во всех отношениях. С политической стороны — все, кто был привязан к великому князю, считались опасными, неблагонадежными, чуть ли не заговорщиками. С нравственной стороны — даже оставаясь в границах дружбы, Мария отвращала великого князя от его жены и семьи, отнимая часть того, что принадлежало по праву великой княгине. Со стороны личной выгоды — любовь к великому князю, бесплодная, безнадежная, не давала Марии возможности обратить внимание на кого-либо другого, полюбить хорошего человека ее круга и стать счастливой женой и матерью. Кроме всего этого, Гавриила Романовича мучила мысль: а вдруг Мария, по своей пылкости, не выдержит роли друга и упадет в объятия великого князя? Неужели ей, Марии Девятовой, суждено снова унизиться до роли простой любовницы, неужели она опять должна будет стать прежней Боденой?
Державин часто заводил разговор на эту тему, но Мария откровенно признавалась ему, что в данный момент не может отказаться от Павла Петровича. Она говорила ему, что уже давно борется с собой, но вся властная сила ее характера оказывается бесполезной. Однако она клялась, что никогда отношения ее и великого князя не перейдут грани дозволенного.
Все эти разговоры в конце концов привели к тому, что и сама Мария стала смотреть на свою любовь к Павлу Петровичу как на что-то недозволенное, греховное, и это терзало ее душу.
Однажды, заехав по обыкновению к Марии, великий князь застал ее всю в слезах.
— Голубка моя, о чем ты плачешь? — с нежной тревогой спросил он.
— Я думала о вас, ваше высочество…
— Разве мысли обо мне достаточно, чтобы вызвать слезы на твоих глазках?
— Поймите меня: я думала о вас и… вашей жене…
— Ах, ну какое тебе дело до моей жены! Ты, Мария, только ты моя истинная духовная жена!
— Вот это-то и терзает меня. Я чувствую, что наношу тяжелую обиду ей. Ведь она добра и хороша, она — истинный ангел! За что же другая женщина отнимает у нее вашу душу? И ведь что ужасно: мы оба тоже страдаем от этого! Мы любим друг друга и должны оставаться далекими. Всей силой страсти нас влечет в объятия друг к другу, а мы должны подавлять ее… Наша любовь и нам дает много страданий, и вашей жене причиняет их… Я могу примириться с грехом, если, совершая грех, даю хоть кому-нибудь крупицу счастья, но моя любовь — это грех и несчастье…
— Нет, Мария, нет! — с силой воскликнул Павел Петрович. — Ты не понимаешь сама, что говоришь! Как твоя любовь не дает никому крупицы счастья? Боже мой! Конечно, я был бы счастливейшим человеком на земле, если бы мог быть для тебя всем — и другом, и братом, и возлюбленным. По временам мне страшно трудно бороться с собой, но когда я думаю о том, какой огромной опорой служишь ты моей измученной, больной душе, когда я думаю о том, как пуст стал бы для меня мир, если бы я лишился тебя, — все страсти успокаиваются, и я благословляю Небо за нашу тихую, чистую дружбу. И в другом ты тоже ошибаешься, Мария. Наша любовь — не грех, так как истинная, чистая, светлая любовь не может быть грехом. Ну, пойди ко мне, голубка моя сизокрылая, дай мне приласкать тебя, дай успокоить, утешить! Милая, милая моя Бодена, как люблю я тебя!
Великий князь обнял ее, нежно поцеловал в лоб. Мария безвольно подчинилась его ласкам, но потом собралась с силой и мягко высвободилась из его объятий.
— Вы все еще зовете меня Боденой, — тоном ласковой укоризны заметила она, — а это мне очень неприятно. Бодена была дикой, разнузданной цыганкой, которая жила в ужасе скверны. Она умерла, слава Богу! Перед вами Мария…
— О, прости меня! Но для меня в имени «Бодена» заключено так много сладких, отрадных воспоминаний…
— Эти воспоминания — моя казнь, ваше высочество!