Аттила
Шрифт:
По окончании сношений с Аттилою Максимин возвратился в Константинополь, а с ним и Приск. Через год или два (в 450г.), уже в царствование Маркиана, наш автор находился в Риме, где видел юного князя Франкского, поддерживаемого политикою доживавшей свой век Западной империи против старшего брата его, который заключил союз с Аттилой. По всей вероятности, Приск был тут не без дела...
Спустя еще года три, в царствование того же Маркиана, наш историк был мимоездом в Дамаске, опять при Максимине, который является тут полководцем. Они отправлялись в Фиваиду, где нужно было смирить новые, грозные набеги влеммиев и нувадов (нубийцев) и тем обеспечить самую южную границу империи. Тут Максимин энергическим характером своим довел этих неприятелей до выгодного для империи мира. Но, вследствие внезапной смерти его, мир нарушен,
Возвращаясь из Фиваиды, Приск был свидетелем, в Александрии, ужаснейшего мятежа. Он содействовал его усмирению, дав совет александрийскому губернатору Флору возвратить горожанам выдачу продовольствия, право пользования зрелищами и банями, которые у них были отняты за мятеж. Еще находим Приска участвующим в переговорах, происшедших в 456 г. между Византийскою империею и Колхидою (нынешнею Мингрелией), которая в то время находилась в вассальной зависимости от империи. Участником своей власти сделал Приска магистр двора (magister officiorum) Евфимий, по званию своему соединявший в себе власть министра иностранных дел и начальство над царским двором и по рассудку и дарованиям пользовавшийся большим доверием у императора Маркиана. Тогдашнее требование правительства состояло в том, чтоб из двух государей, разом царствовавших в Колхиде, один отказался от престола. Это требование, основывавшееся на старинных договорах, и было исполнено.
Вот почти все, что мы знаем о Приске из Приска же».
Далее Дестунис переходит к характеристикам личности Приска.
Последуем за ним.
«Очень жаль,—сокрушается Дестунис,– что нам так мало известно о таком рассудительном, энергическом государственном человеке, каков был Приск. Независимо от доверия к нему своих: Максимина, Флора, Евфимия; независимо от того влияния, которое он имел на гуннских вельмож, братьев Скотту и Онигисия; уже одно то, что двор не впутал его в свой преступный замысел,– говорит в его пользу. Вообще, это личность, вселяющая к себе полное доверие.
Посмотрите, как охотно, как откровенно тот грек, что водворился на Гуннской земле, встретившись с Приском, пересказывает ему свою судьбу и высказывает свой мрачный взгляд на тогдашнее положение Византийской империи. Несмотря, однако ж, на то доверие, какое поселил он в пленном греке одним своим видом, в возражении, которое он делает этому греку, он является лицом официальным, истым дипломатом и всемерно силится оправдать правительство от нападков, впрочем, справедливо на него взводимых. Чтоб постоять за своих, Приску пришлось представить вещи в том виде, как они на бумаге, в пресловутом Римском Праве. Но грека нелегко провести даже и греку: незнакомец отвечал Приску: „Законыримские хороши, а начальство худо, не исполняет их“. Однако ж эти слова произнесены были сквозь слезы, а довести до таких слез нелегко человека, довольного своей материальной обстановкой.
Взглянем на Приска как на историка.
Еще прежде, чем подвергнуть его критико-исторической поверке, уж чувствуешь, что он передает либо то, что видит, либо то, что знает из достоверных источников, и передает то и другое с полным пониманием дела. Как историк, он похож на тех людей, на которых мы, с первого взгляда на них, готовы положиться, как на людей изведанной правды. Представляя столкновение образованного, хоть и переродившегося мира греко-римского с миром грубым, полукочевым, выступавшим из степей и дебрей, он и не бранится безотчетно с варварским миром, как желчный Эвнапий, но и не идеализирует его подобно великому Тациту. Он описывает факты отчетливо, подробно, как внимательный самовидец; он разъясняет пружины с основательным знанием дипломата. Отчетливостью своею, желанием и уменьем сообщить только то, что верно и положительно, он достигает замечательного результата: показывает нам такую картину, в которой, при верности исторической, находим и много драматического. Вы видите у него Аттилу во всей надменной неприступности и во всей мелкой податливости азиатского деспота, смотря по тому, какие побуждения заставляют его действовать.
То он формалист, когда не терпит, чтоб римская посольская ставка раскинута была выше его ставки; то он справедливый судья своего народа. То воздержанный хозяин-хлебосол; то султан-многоженец.
Все это в отдельных картинах: и, однако ж, кончите чтение, и вы увидите живого Аттилу. Когда он (т. е. Приск. —Примеч. составителя) историк, он перестает быть дипломатом: он выставляет потомству и притеснения, происходившие в империи по поводу налогов, и гнусную интригу, задуманную против Аттилы, и нападки грека на язвы отечества, и свой дипломатический ответ, и, наконец, самую двусмысленность и щекотливость своего положения, когда он, вместе с Максимином составляя посольство, не знал, что в самом посольстве таятся люди, аккредитованные правительством на заговор против Аттилы. Он один из тех редких людей, которых можно назвать историками по призванию».
В целях соблюдения объективности, Дестунис специально приводит отзывы специалистов; все они – авторитетные и прославленные ученые.
Он пишет:
«Приск постоянно пользовался уважением и симпатией первостепенных ученых. Приведем лестный отзыв Нибура: „Этот писатель,– говорит он,– далеко превосходит историков последующего века. Никому из историков лучших времен не уступает он дарованием, верностью, рассудком. Слог его изящен и довольно чист, чем заслужил он похвалу и современников, и потомков: ему достались похвалы знаменитых мужей – Валуа и Гиббона“. После отзыва первого исторического критика упомянем и Гизо, который нашел нужным представить слушателям и читателям своим весь отрывок об Аттиле, в дополнениях к своим знаменитым чтениям. Амедей Тьерри, в мастерском труде своем об Аттиле, избрал Приска главным своим источником. „Яжелал,—говорит Тьерри,– схватить живьем черты великого варвара, до миража, производимого пылью веков между историческими лицами и потомством, того миража, которому Аттила подвергся больше всякого другого. У меня был тут верный вожатый – Приск. Известно, что этот ученый грек, который состоял при миссии, отправленной в 448 г. Феодосием II под начальством Максимина к Аттиле, посетил всю Придунайскую Гуннию и вошел в близкие сношения с Аттилой и с его женами; известно также, что рассказ о миссии, в которой он находился, сохранен почти in extento в любопытном сборнике о римских посольствах. Но не довольно хорошо известно то, что Приск, человек умный и толковый, наблюдатель настойчивый и тонкий (homme de sens et desprit, observateur opiniatre et fin), оставил нам рассказ, столько же занимательный, сколько и поучительный, свидетельствующий, что качества, обессмертившие Иродота, не погасли в греческих путешественниках Vв. Приск и сделался исходною точкой наших исследований “.
Дальше Тьерри делает любопытный параллель между Приском и Иорнандом. „Тут уж точка зрения не та, что в Приске,– замечает он.– Иная картина человека и времени. Рассматриваемый в прошлом, на расстоянии целого века, сквозь сильно опоэтизированные предания готов, Аттила является не более великим, чем в Приске, но более диким: это какое-то принужденное, театральное варварство: он утратил много исторической действительности. Со всем тем картина Иорнанда имеет особенную ценность для истории: в ней видим то скрытное брожение, которое с тех пор уж совершалось в германском предании и которому надлежало примкнуть к циклу тевтонских поэм об Аттиле“».
Дестунис особенно подчеркивает, что сочинение Приска – это не просто отчет журналиста или свидетельство мемуариста.
«...Историк говорит и о таких предметах, которых не видал: о походе сына Аттилина на другие гуннские племена, о давнишнем походе гуннов в Персию, о том, на каких языках говорят жители Аттилина царства, о судьбе архитектора-банщика, о судьбе грека, о предмете миссии западно-римской, о заговоре евнуха с послом Аттилы и о многом подобном, что все было известно ему вследствие короткого знакомства с текущими делами государства, с архивами и вследствие расспросов, которые надо вести умеючи. Сообщая нам о суде Аттилы над подданными, историк описывает не одну только его личину. Когда заметил особенную ласку Аттилы к младшему сыну, он не замедлил разузнать и причину этого; услышав песни, он не только передал то впечатление, которое они производили на слушателей и игру их лиц, но и содержание песен и т. д.».
Делая заключительный вывод, можно сказать, что Аттиле исключительно повезло со своим биографом. Ведь если вспомнить, какими изображали гуннов, то на объективный портрет Аттиле рассчитывать, право же, не приходилось. Приску удалось показать Аттилу реальным человеком – не лютым и бессердечным палачом. Из его книги можно очень многое понять о вожде гуннов и о том, почему именно Аттиле удалось совершить то, что прочим оказалось не под силу.
Удивительно справедливо заметил о Приске историк Джон Мэн.