Аты-баты, шли солдаты
Шрифт:
– И чего он все время стучит?
– Это не для нас. – Кима вздохнула. – Здесь наш госпиталь. Надо девочкам сказать, что я пришла.
– Я подожду.
– Нет, пойдем вместе. Только тихонько, раненые спят.
Они вошли в тускло освещенный школьный коридор, забитый ранеными.
– Жди здесь, – шепнула Кима.
И сразу же ушла. А Игорь остался ждать.
– Суслин?.. – удивленно спросил кто-то совсем рядом. – Игорь, это ты или мне кажется?
– Это я. – Игорь недоуменно оглядывался.
– Да
Игорь шагнул влево и присел:
– Кто здесь?.. Пригуда? Сеня Пригуда?!
– Здорово! – с соломы поднялась массивная фигура с перебинтованной головой. – Вот так встреча! Откуда и куда?
– На фронт. С маршевой ротой. Ты ранен?
– Пустяки: голову царапнуло, – нe без гордости сказал Пригуда. – Можешь поздравить, я уже лейтенант. К ордену представлен. И медаль уже отхватил! – Он откинул шинель, тускло сверкнув медалью «За отвагу». – А ты, значит, в тылах ошивался?
– Ну, знаешь, в армии не выбирают.
– Игорь! – шепотом окликнула Кима из глубины коридора.
– Меня зовут, – сказал Суслин. – Ну, поправляйся, Сеня. Может, еще увидимся.
Пригуда недобро засмеялся и заговорил громко, в полный голос, чтобы слышали окружающие:
– Санитарочку подцепил? Ай да тыловики: орденов нет, так все девки наши! Ну, правильно, Суслик, не теряйся! Особо пока мы в госпиталях…
Его громкий смех звучал вслед шедшему к чердачной лестнице Суслину. И он виновато пригнул голову.
– Что это он, Игорек? – спросила Кима.
– Товарищ по училищу, – вздохнул Игорь. – Уже лейтенант и уже – с медалью. А я – тыловая крыса, ловкач…
– Вот дурачок-то, господи, – сказала Кима, открывая люк. – Влезай за мной. На чердак.
На чердаке было темно, и Игорь остановился возле люка, не зная, куда подевалась Кима и куда ему идти.
– Ну где ты там? – шепотом спросила Кима. – Закрой люк и иди сюда. Только люком не стукни.
Игорь осторожно опустил крышку люка, отчего стало уж совсем черно. Опустившись на четвереньки, он пополз куда-то в кромешной мгле, пока не треснулся лбом о балку.
– Это ты ударился? – поинтересовалась Кима с другого конца чердака.
– Я.
– Где же ты?
– Не знаю.
– А что ты там делаешь?
– Чешу голову.
– Фонарь у тебя есть?
– Теперь есть. На лбу.
И они оба весело рассмеялись.
– Похоже, мы обречены ползать по чердаку, пока не рассветет, – сквозь смех сказал Игорь.
– Я не ползаю, – ответила Кима. – Я сижу на своей постели.
– А где это?
– Тут.
– А где это – тут?
И они снова засмеялись.
– Если я расскажу девочкам, они ни за что не поверят, – весело сказала Кима. – Они скажут, что я вычитала это у Марка Твена.
– У Твена, по-моему, этого нет.
– А ты читал «Простаки за границей»?
– Не читал, – признался Игорь. – Я опять поползу, ладно? До следующего фонаря: два фонаря – пара. А ты смейся, Кимка. Смейся. Я буду ползти на твой смех, как на маяк.
Кима тихо смеялась. Игорь преодолел наконец-таки темное пространство, и их руки встретились. И возникло молчание. Потом Кима очень серьезно спросила:
– Ты с кем на выпускном вечере целовался?
– Я?! – с возмущением переспросил Игорь. – Я вообще никогда ни с кем не целовался.
– А Катька написала, что ты с ней целовался в раздевалке.
– Как ей не стыдно! – возмутился Игорь. – Если хочешь знать, единственный человек, которого я хотел поцеловать…
Он замолчал.
– Вспоминаешь, как его звали?
– Вспоминаю, что у этого человека была ангина, и на вечер он прийти не мог.
– Я знала, что Катька – врушка, – помолчав, сказала Кима. – А почему же ты не поцеловал меня, когда мы в походе ушли за хворостом?
– Я мечтал об этом, Кимка, но… Мне казалось, что ты сердишься на меня.
– Сержусь? Да за что же, господи? – Она вздохнула. – Ничего-то вы, мальчишки, не понимаете. Разве я могла на тебя сердиться? Любая девчонка поняла бы, что не могла. Даже страшная дура поняла бы, а ты…
– Ты сердилась на меня, – упрямо повторил Игорь. – Мне очень стыдно, Кима, честное слово, стыдно. И всегда было стыдно. Мне и сейчас стыдно, но тогда я поспорил с Борькой Яценко…
– Он погиб, Игорь.
– Да, он погиб. А я всегда думал, что ты была в него влюблена.
– Вот глупости-то. Какие же вы, мальчишки, дураки! Так о чем вы поспорили?
– Ну, мы поспорили, – Игорь с трудом начал исповедь. – Ну, что… что я дотронусь до тебя. Ты стояла у доски, а я подошел и положил тебе руку на плечо. Вот… А потом взял и провел рукой… Ну там, где нельзя.
– А где нельзя?
– Ну там. Ну сама знаешь…
– Знаю? – Кима тихо засмеялась. В темноте послышалось какое-то шуршание, что-то негромко щелкнуло. – Да-да, это ужасно! Ты нарушил табу…
– Вот, – тяжко вздохнул Игорь. – А ты на меня так тогда посмотрела, будто я тебя ударил. И мне стало стыдно. И стыдно до сих пор.
– Иди сюда, – шепнула она. – Ближе. Еще. Тут места хватит. Дай руку. Значит, тут нельзя? Тут, да? Тут?..
Она была совсем рядом. И рука Игоря ощутила теплую и упругую девичью грудь.
– Молчи, – бессвязно шептала она. – Можно, понимаешь. Можно, потому что вас убивают… а мы остаемся. Можно, потому что я люблю тебя. Можно, дурак ты несчастный, и я дура несчастная, и пусть хоть наши дети будут счастливее нас…
Тенгиз охапками доставал гвоздики из корзины, а Юнесса, Валентина Ивановна и сестры Крынкины складывали из них букеты.