Аут
Шрифт:
Это сон мог продолжаться очень долго. До двух суток. В зависимости от того, сколько сил накопил в себе зверь. Он редко уходил, не истратив их до конца. Но на этот раз Камилу повезло. Зверь быстро ослабел и нехотя убрался. За ним поспешно уползла и его червивая мантия. Толстяк проснулся почти мгновенно, но пережитое еще долго придавливало его к постели, не давая подняться. Он лежал и молча, без ненависти, почти печально проклинал зверя. Он знал этого зверя в лицо и по имени. Более того, он самолично в ыходил его, менял ему пеленки, кормил кашей, укладывал спать, выполнял любую его детскую прихоть. Но зверь вырос,
Зверя звали Дан, и он был сыном Морла.
Камил наконец выкарабкался из постели, оделся, умылся. Утро было совсем ранним, хозяин встает позже, а завтракает еще позже. Но молодой хозяин, ночной зверь, наверняка уже ждет его. Не может не ждать. Конечно, не для того, чтобы попросить прощения. У мальчика доброе сердце, но жестокий ум. Он берет от жизни только то, что ему нужно, и не виноват, что это нужное берется лишь жесткостью. Камил как никто другой был знаком с этой философией. Философией убийства. А разве у трупа просят прощения?
Он потратил немного времени на приготовление напитка, восстанавливающего силы, сервировал поднос завтраком и понес в комнату Дана.
Как всегда после своих прогулок, мальчик был очень бледен и изможден. Он полулежал, вытянувшись, в кресле и с вялой улыбкой еле слышно ответил на приветствие толстяка. Камилу пришлось помочь ему держать стакан и подносить ко рту.
Дан ни капельки не походил на беспощадного зверя. Он был хил телом, невысок и не отличался здоровьем. Наверное, дух из него можно было вышибить одним щелчком, даже не заметив этого. Когда он родился, точнее, когда его родили, Камил сомневался, что ребенок выживет. Он принял тогда на руки недоношенного заморыша, перемазанного кровью, своей и материнской, почти неживого. Однако в заморыше сидело крепкое желание жить, которое с годами трансформировалось в желание проживать чужие жизни, ползая по чужим мозгам. Его дух как будто компенсировал таким образом немощь доставшегося ему тела, вынужденного большую часть времени проводить в сидячем или лежачем положении. Дан никогда не выходил из своих комнат, а прогулки вокруг дома в коляске ушли в небытие вместе с младенчеством.
Он любил полутьму, поэтому неяркий свет горел обычно только в соседней комнате, за полуприкрытой дверью. Время от времени он даже принимался читать в этом полумраке или возиться со своими железками и чертежами. Толстяк, конечно, брюзжал и ругался на такое безобразие, но отучить от вредной привычки не мог. А читал мальчик много. Вся старинная библиотека, имущество бывших владельцев дома, настоящие бумажные книги в переплетах, постепенно перекочевала в комнаты Дана. Книжки лежали здесь повсюду, ровными стопками и кривыми клумбами, а в промежутках между ними ноги постоянно натыкались и спотыкались о провода, инструменты, платы, батареи, полусобранные электронные мозги, три или четыре очень мощных компа, разнообразные детали, выпотрошенные корпуса и тому подобный инвентарий из коллекции сумасшедшего изобретателя.
Напиток подействовал быстро, через несколько минут Дан уже самостоятельно, хотя и через силу впихивал в себя принесенную еду.
– Ненавижу есть, – затянул он свое любимое присловье, злившее толстяка. Дану это было отлично известно, и он пользовался этим приемом, чтобы отвлечь дядюшку от неправильных, по его мнению, мыслей. Сейчас неправильными, очевидно,
В глазах Дана появилось нечто похожее на озорной блеск. Это случалось с ним чрезвычайно редко, мальчик вообще не был склонен к юмору. Шутки выпрыгивали из него обычно случайно, но всегда за этим что-нибудь стояло. Например, удачная прогулка. Камил догадался, что сегодня ночью из его мозгов выловили нечто интересное.
– Я думаю, ты не бросил этого занятия исключительно из уважения к своему желудку, – сказал он с недовольным видом.
– Мой желудок? Что такое мой желудок? – презрительно отозвался Дан. – Безмозглая тварь. Я приручил его, и он не смеет пикнуть. Я не вру, дядюшка. Можешь проверить.
– Как это я проверю? – проворчал дядюшка.
– Например, не приноси мне есть в течение недели.
– Да за эту неделю от тебя даже тени не останется.
– Зато ты убедишься, что я не хвастаю.
– Я и так знаю, что ты не хвастаешь. Ты просто бессовестно бросишь свой желудок и переселишься на эту неделю в другое место.
– Нет, дядюшка, – вздохнул Дан, – ты же знаешь, что больше двух дней я не могу. Я вынужден возвращаться, чтобы есть. Всегда есть. Вот в чем мое несчастье. Безмозглая тварь все-таки сильнее меня.
– Ну так и ешь, и не заговаривай мне зубы.
– Дядюшка, у тебя сегодня плохое настроение.
– У тебя, я вижу, наоборот, хорошее, – буркнул толстяк.
Дан закончил есть и, отдуваясь, откинулся на спинку кресла.
– Ну не смотри ты на меня так! – воскликнул он.
– Дан, мальчик, ведь я же просил тебя, – с упреком заговорил дядюшка. – Не проделывай на мне этих своих штук. Может, они и забавные для тебя, но мне они не нравятся. Потроши мозги кому-нибудь другому, если это так тебе необходимо.
– Мне необходимо было, – медленно и четко выговорил Дан, – потрошить сегодня именно твои мозги.
– Но почему! – Толстяк патетически всплеснул руками. – Почему мне? У тебя под боком город с полумиллионным населением. Что интересного может быть именно в моих старых, заплесневевших мозгах!
– Ты знаешь что. Можно было бы и догадаться, – бесстрастно возразил Дан.
– Я? Знаю? Да откуда? Откуда мне знать, чем ты ублажаешь свое резвое мальчишеское любопытство!
– Это не детское любопытство, – вспыхнул Дан. – Я – исследователь. Я занимаюсь делом, а не играю. Я давно уже не ребенок, дядюшка. Мне нужна информация.
– О чем? – быстро спросил Камил.
– О том, что было, когда я родился.
– Умпф, – сказал толстяк. Разговор совсем перестал ему нравиться. Он никогда не рассказывал мальчику о том дне. Морл тоже никогда не вспоминал о произошедшем. И мысль о том, что Дан может сам узнать обо всем, просто используя свои способности, будучи малоприятной, обычно вылетала из головы толстяка, толком и не войдя в нее.
– Вернее, что это было, – уточнил Дан.
– И что же это было? – осторожно поинтересовался Камил. Сам для себя он давно решил, что это было нечто гнусное, грязное и непонятное. Во всяком случае, не для его мозгов. Но, похоже, мальчик был иного мнения о собственных мозгах и подыскал задачу как раз себе под стать. Ну да – на то он и «исследователь».