Аутодафе
Шрифт:
Ее терзали сомнения. Безотчетно желая лишить себя удовольствия общения с ним, она ответила:
— Моему ребенку год и месяц, и мне необходимо быть в кибуце в такое время, чтобы уложить его спать. Лучше я приду за час до занятий, если вам это удобно.
Зэев не сдержал удивления:
— О-о…
— Что такое?
— Я не знал, что вы замужем. Ну… то есть… кольца вы не носите…
Дебора смущенно поерзала в кресле.
— Вообще-то, я не замужем. Понимаете…
Ей еще ни разу не приходилось рассказывать постороннему человеку ту легенду, которую для нее сложили кибуцники. Она была убеждена, что придуманная версия бессовестно эксплуатирует факт трагической гибели Ави. Но сейчас она сочла возможным ее изложить.
— Он служил в авиации, — медленно произнесла она. Остальное было ясно без слов.
— Мне очень жаль, — посочувствовал Зэев. — Давно это случилось?
— Больше года назад, — ответила она. — В Ливане.
— То есть сына своего он так и не увидел…
Дебора кивнула.
— Да, — тихо сказала она. — Отец его не видел.
— Что ж, — наконец проговорил он, — у вас хотя бы есть кибуц. Не сомневаюсь, это для вас надежный источник моральной поддержки.
Она опять кивнула и беспокойно взглянула на часы.
— Мне, пожалуй, пора. Терпеть не могу ездить по этим узким дорогам ночью.
Она поднялась. Зэев тоже встал.
— Не забудьте — на следующей неделе встречаемся. Книги я принесу.
Дебора улыбнулась.
— Буду ждать.
За год, прошедший после рождения Эли, ей ни разу не приходило в голову искать отношений с мужчиной. Она с горечью говорила себе, что успела дважды овдоветь, ни разу не побывав замужем.
Интересно, почему Зэев ее выделил. В группе были куда более красивые девушки, и все же ее появление в аудитории он всякий раз встречал какой-то особенной улыбкой. И всякий раз, как он читал вслух стихи, создавалось впечатление, что он делает это для нее одной.
Она призналась себе, что он ей симпатичен. Они едва попрощались, а она уже считает дни до следующего семинара. Эта мысль одновременно и тешила, и смущала ее.
Был закат, и склоны горы Кармель обдувал свежий бриз с моря.
Через полтора часа Дебора открыла дверь своего шрифа и, к собственному изумлению, погрузилась в клубы дыма. За ними она различила Боаза Бен-Ами.
Один взгляд — и Дебора выронила из рук учебники.
— Так! — потребовала она, силясь унять отчаянно заколотившееся сердце. — Говори, что стряслось.
37
Дэниэл
Папу отвезли в Бруклинский еврейский госпиталь. Прямо в реанимацию.
Когда я приехал, мои сводные сестры держались рядом с мамой, словно стараясь ее защитить. Лица у обеих были пепельно-серые, словно уже началась шива — первая неделя траура по усопшему.
На меня сестры зыркнули так, словно я был убийцей.
— Как он? — спросил я.
Ответа я не дождался.
Тускло освещенная гостиная была погружена в тишину, слышались только тихие всхлипывания моей матери. Я опустился рядом с ней на колени. Она сидела, обхватив руками голову.
— Мама, он… жив?
Она чуть заметно кивнула. Я с трудом разобрал слова:
— До сих пор без сознания.
Я взглянул на сестер и спросил:
— А что врачи говорят?
Рена сжалилась над моим отчаянием и прошептала:
— Он будет жить. Но, судя по результатам обследований, останется частично парализован. — Помолчав, она добавила: — Речь, скорее всего, до конца не восстановится.
Старшая сестра, Малка, прошипела:
— Это ты его допек! Пусть это останется на твоей совести!
Уж ее-то критика мне была не нужна.
— Послушай, может, скажешь, где написано, что послушание означает непременное продолжение отцовской профессии?
Я опять повернулся к маме:
— Деборе кто-нибудь позвонил?
Она кивнула.
Рена пояснила:
— Я дозвонилась до кибуца. Она уже едет…
— Еще лучше! — пробурчала Малка. — Как раз доведет дело братца до конца.
И тут вдруг мама поднялась и выкрикнула:
— Штиль, киндер! [40] Прекратите ссориться! Вы все его дети — все вы! Ты вот что, Дэнни, в воскресенье поедешь встречать сестру в аэропорт.
40
Тихо, дети! (идиш).
Я кивнул.
— А сегодня останешься ночевать у нас.
— Еще чего! — возмутилась Малка.
Мама смерила ее взглядом.
— Прошу прощения, но, пока Моисей… болен, порядки в доме устанавливаю я, — объявила она.
Мы договорились в клинике, чтобы мама ночевала у отца в палате. Сестры с мужьями приезжали после утренней службы в синагоге.
Уходили они только вечером, с таким расчетом, чтобы поспеть на автобус.
Я оставался с мамой, и мы вместе ужинали размороженной кошерной едой, которую нам давали в клинике. За едой мы почти не разговаривали. Затем мама принимала успокоительное, а я отправлялся домой.
Я брел по темным улицам, мысленно желая, чтобы на меня кто-нибудь напал.
Мне хотелось понести физическую кару за то невообразимое преступление, какое я совершил по отношению к отцу.
Несмотря на усталость от перелета и волнения за отца, Дебора показалась мне крепче и привлекательней, чем когда-либо. Стройная и загорелая, она, безусловно, разительно отличалась от той бледнолицей и слегка полноватой девочки-подростка, какой я ее помнил.
Мы крепко обнялись, одновременно испытывая радость и печаль. Я приехал прямо из клиники и имел все основания сообщить Деборе, что папа утром пришел в себя и даже немного поговорил с мамой, после чего уснул.
— Когда я смогу его увидеть? — в нетерпении спросила она.
— Пока они только маму к нему пускают. Но, может, к вечеру разрешат и нам.
— Дэнни, а что все-таки произошло?
Я рассказал ей о своем Великом Предательстве и о том, как Малка обвинила меня в покушении на отцеубийство.
— Послушай, Дэнни, — с нежностью сказала она, — ни в одном законе не сказано, что мы должны оправдывать ожидания своих родителей.
Я взглянул на нее. Да, сестра моя изменилась не только внешне.