Шрифт:
Виталий Бабенко
Авангардист
Когда этот человек появился в редакции, я сразу же понял, что отношения у нас сложатся трудные и замысловатые: в руках он держал увесистую папку.
— Вот. Написал.— Он вытащил из папки стопку листов бумаги с печатным текстом и осторожно положил ее мне на стол.
— Что написали? — спросил я, еще не взглянув на рукопись.
— Так… Вещь… В общем, пьесу.
— Ах, пьесу? — с очень занятым видом протянул я.— А почему вы думаете, что пьеса нас заинтересует?
—
Я взглянул на первую страницу и обомлел. Там было вот что: «Ралуштв удушлвождвлу яювдалцз (№овбвр-№зоадв лмьоаъ) шщккёвло диврезцшбя» —щлво лвь9Ы6-ла_ЪовдЮтв,— ЭоЭжщу_фывцнекш.—лбвгнуеб» — и в таком же духе на протяжении всех ста двадцати страниц.
— Простите, что это такое? — рассвирепел я.
— А разве я не сказал? — удивился визитер.— Это пьеса.
— Вы авангардист, что ли? Так и представляйтесь сразу, чтобы время не терять,
— Помилуйте, почему же я авангардист? Я просто автор.
— Вижу, что не читатель. Это я как-то сразу определил. А на машинке, стало быть, ногами печатаете?
— Как вы можете такое говорить! — незнакомец искренне возмутился.— Эдак ведь и обидеться недолго.
— Сколько угодно. Только сначала объясните, как вам такое удалось? И как прикажете читать?
Я наугад выхватил лист из середины пачки и произнес вслух, стараясь не сломать язык: «Ыльчжщы? —.№д ыодчбдхБОз1%? (лщц+лао_овлЪЪ=провауленгк.), сю-воаргуш_»
— Да, пожалуй, не очень-то понятно получается…— автор заволновался.— Но я старался. И родные были в восторге.
— Скажите, пожалуйста! Каким редким вкусом обладают ваши родные! Словом, вот что. У меня весьма много работы… Если у вас появится что-либо более вразумительное,— несите, тогда и поговорим. Сейчас же — всего хорошего!
Ненормальный молча запихал бумаги в папку и, ссутулившись, вышел, тихо прикрыв за собой дверь…
Во второй раз он появился дней через десять.
— Позволите? — В дверь просунулась его голова.
— Отчего же нет? Входите… раз пришли.— Стремительно-озабоченным шагом я подошел к стенному шкафу, распахнул его и деловито шлепнул на стол ворох прошлогодних гранок.— Только прошу меня извинить. Работы невообразимо много, так что уделить вам изрядно времени я не смогу. Что у вас сегодня?
— П-п-пьеса,— подавленно прошептал графоман.
— Послушайте, дорогой мой,— взвился я,— мы пьесы не печатаем. Неужели вы дума…— я запнулся, уязвленный его убитым видом и махнул рукой.— А-а… Впрочем, давайте!
Я вырвал из рук графомана пачку и вздрогнул, позеленел, взвыл…
Страница, которая лежала сверху, начиналась так: «ДЖдше дббвлущ? 5%оар щ—.шу97 = лкьылоу? + % №унгкодалкшщухэ!»
Легко понять, что я не сдержался.
Гнусный тип кинулся собирать «пьесу». Он ползал на коленях, неловко сучил ногами, выцарапывая отлетевшие страницы из-под тумб стола, и бормотал:
— Ради всего святого, успокойтесь… Что же это? Умоляю вас.
— Нет, это вы успокойтесь! — Я уже взял себя в руки.— Сядьте вот сюда в кресло, и давайте разберемся. Признайтесь, вы кошку пускали по клавишам машинки? Нет, не сердитесь и не хватайтесь за горло, Это не вам душно, это мне тошно. Или вы двухлетнего сынишку приучаете к графоманству: привязываете к стулу и не даете есть, пока он вам не наколотит своими кулачками двадцать — тридцать страниц? Ну не смотрите же так, я все-таки не насекомое. Откройтесь мне. Будьте уверены: секрет вашего творчества я никому не продам. Или у вас с глазами плохо? Знаете, дальтоники вместо красного цвета зеленый видят и наоборот. А вы, наверное, вместо «А» видите «Ж», «У» вместо «Б» или «И краткое». Так?
Графоман уже завязывал тесемки на своей папке.
— Я переделаю. Но если вам в следующий раз снова не понравится, уж не знаю… Разве что в легкий жанр перейти.
— Ни в коем случае! — закричал на него я. Но псих уже бежал по коридору.
Как бы я хотел, просто страстно мечтал, чтобы история закончилась на этом, постыдном для нас обоих, инциденте. Но…
Как-то раз, придя утром на работу, я обнаружил на столе скоросшиватель. Очевидно, его ни свет ни заря принес курьер.
Я раскрыл корочки: «К%оаш. «Щ8 :, (Ж„) ъехзшкёждвф яй№% «?…»
Тттак… Все ясно! Военные действия вступили в стадию измора. Пора переходить в контратаку, решил я.
Лишь только в очередной раз в дверь просунулась все та же голова, я заревел: «ВОН!!!» — и запустил в голову маньяка скоросшивателем.
Голова исчезла. Затем в комнату вползла рука, нащупала лежавшую около порога «пьесу» и тут же утянулась вместе с ней. Наступил мир: графоман больше не возвращался.
Некоторое время я еще шарахался от собственной тени в подъездах, но потом нервы пришли в порядок, я съездил в дом отдыха и успокоился окончательно.
А вчера… Боже мой, почему я ни разу не выслушал графомана до конца? Откуда у меня эта предвзятая антипатия? И что за несдержанность — пускать в голову людям папками?
Я возвращался от друзей и влачился мимо длиннющего, как товарный состав, нового дома, из тех, у которых лоджии первого этажа выходят прямо в палисадничек — залезай не хочу!
В одной из нижних квартир кто-то играл на фортепьяно. Я в изумлении остановился. Это была божественная, дивная музыка. Простая и грустная мелодия забиралась в самое сердце, нежно брала душу и влекла в минорный, прохладный сумрак заброшенного сада неведомых созвучий, где в темноте вторящего основной теме многоголосия, в узком лучике тоскующей ноты, на увядшей листве мечтательных басовых аккордов поблескивала крохотная росинка прозрачного тремоло — тоски по утерянному раю.
Обливаясь слезами, я заглянул в окно.