Аванпост
Шрифт:
Режущими слух голосами захохотали гиены, над желтыми барханами зажглись первые бледные звезды.
– Черт его знает… – пробормотал Кобенский, вглядываясь в безмолвный, словно всеми покинутый форт.
– Что-то произошло, – сказал один из солдат.
– Но что? Они помолчали.
– Выясним, как только сменится конвой, – через головы арестантов сказал Лорсакофф.
Пришло время развода. И ничего. На Сахару опустилась темная ночь. Стоявшие напротив каторжники и легионеры казались друг другу бесформенным
Наконец ворота форта открылись. Изнутри вырвался сноп света, и даже издалека было видно, что к ним идет солдат…
Один– единственный!
Ворота за ним сразу же захлопнулись. Тень медленно, спокойно приближалась по дороге, которую уже порядком засыпало песком… Всего несколько шагов отделяло солдата от конвоя.
И тут только его узнали.
– Троппауэр! – воскликнул один из конвоиров. Действительно, это был поэт. Теперь ни у кого не
оставалось сомнений, что что-то произошло.
– Братцы! – сказал Троппауэр, подойдя к конвойным. – Меня послали к вам, потому что с арестантами я тоже на дружеской ноге… Случилась беда. В последнюю минуту большинство легиона передумало. Зачинщиков схватили, а остальные приняли решение не делать этой глупости и честно защищать форт…
Воцарилась гробовая тишина. Душная, темная ночь всей своей жуткой тяжестью навалилась на бунтовщиков.
…На стенах форта вспыхнул свет. Но это не был сигнал. По песку заскользили перекрещивающиеся лучи восьми или десяти прожекторов.
– Ерунда! – выкрикнул Лорсакофф. – Солдаты не станут в нас стрелять!…
– Ребята велели передать вам, – заметил Троппауэр, – что всех безоружных впустят. Но иначе будут стрелять. Закроют кран с водой и не откроют до тех пор, пока все не сдадутся…
Последовала долгая пауза. Резко и монотонно кричала над лесом какая-то птица: ки-ри-ри… ки-ри-ри… ки-ри-ри… С шорохом перекатывая песок, над пустыней гонялся ветер…
– Майор приказал конвою вернуться назад в форт, а арестантам в колонию, тогда он будет считать, что ничего не произошло… Только зачинщики получат по заслугам, – и он со вздохом добавил: – Вас, Кобенский, скорее всего повесят… Что ж, такова жизнь: сегодня здесь, завтра там. В конце концов, там у вас уже ничего не будет болеть.
– Не слушайте этого предателя! – завопил Кобенский. – Он лжет!
– Если понадобится, мы весь гарнизон разнесем в клочья! – вторил Лорсакофф.
Но это отважное заверение не встретило особого восторга. Лишь Троппауэр подал голос в ответ, на той же истошной ноте:
– Что мы, дураки умирать за вас? Зачем нам совать голову в петлю, когда мы можем выйти сухими из воды?! Лучше бы вы сюда не приезжали…
– Ах ты собака! – взвился Кобенский и подскочил к Троппауэру. – Я тебе покажу, как носиться со своими идиотскими стихами…
Поношений в адрес своего творчества поэт, естественно, не перенес, и Кобенский потом еще долго тихонько лежал на земле.
Лорсакофф выхватил револьвер, но один из каторжников скрутил ему руку. На Маккара набросились двое солдат.
– Мы не сумасшедшие подыхать за вас! – выкрикнул Тарзан с бородой Деда Мороза. – Троппауэр прав!
– Сами расхлебывайте вашу кашу… – поддакнул другой скелет и, подняв в воздух иссохшую руку, погрозил кулаком доктору Бордану…
Через десять минут безоружный конвой возвратился в форт, таща за собой связанных зачинщиков.
Притихшие каторжники разошлись по своим жилищам и ждали решения своей участи…
Глава двадцать седьмая
Офицеры собрались в комнате Делэя. Майор чувствовал себя немного лучше. Приподнявшись на локте, он курил в кровати. После обеда у него был приступ, и ему только теперь стало известно о событиях.
– Честь наша спасена, – сказал Делэй. – Но мы не можем чувствовать себя в безопасности, пока есть вероятность нападения сокота.
– Знать бы, откуда они придут, мы бы с ними мигом расправились, – заметил Финли.
– Но ведь мы не знаем, – сказал Ив. – И почти нет надежды узнать… Хотя часы, которые у того парня… часы – разгадка всему…
Он словно не замечал, с каким удивлением смотрят на него остальные. Карандаш действительно изменился до неузнаваемости. От его худощавости веяло теперь энергией. Он стал похож на подтянутого, загорелого англичанина, ясный взгляд его светился умом.
– Когда вы открылись Финли? – спросил Делэй.
– Когда того симпатичного парня, которого вы приняли за меня, приговорили к «петле». Надо было спасать его. Тогда я и посоветовал Финли доложить вам о наказании в обхвд Гардона. Но сначала мне пришлось признаться, кто я. Финли достал из сейфа клеенчатый мешочек, который потом другой мой приятель подбросил легионеру. Там был бумажник Гризона, жетон с моим номером и какие-то исписанные листки. Со стихами. Я решил просмотреть стихи, вдруг о моем любимом Троппауэре тоже выяснится, что он ломает комедию и на самом деле шпион. Слава Богу, стихи совершенно меня успокоили.
Вошел Латуре с Голубем.
– Входите, мой друг… – обратился к Голубю Делэй. – Вы сослужили отечеству великую службу и достойны особой награды…
– Господин майор! О таких пустяках не стоит даже говорить, не то что думать о награде. Каждый человек обязан сделать во имя отечества все, что в его силах. Кроме того, успех всего дела не моя заслуга, а майора Ива… Боже мой!
– Что такое?… Что случилось? – всполошились офицеры.
– Господин майор! Разрешите отлучиться на несколько минут. Я еще днем запер кое-где одного офицера, и, возможно, он хочет есть или пить…