Авантюрист и любовник Сидней Рейли
Шрифт:
…Когда постояльца увели, хозяйка достала из-за божницы толстый бумажник и пересчитала купюры. На месяц хватит, а там видно будет. Колье она тоже припрятала заранее, перед тем как донести на Винченцо в ЧК, и на селедку менять его не собиралась.
— Слава Богу, — сказала она себе, — что обыскивали только комнату моего зайчика и не обшарили всю квартиру…
К немалому изумлению Елены Шарлевны, под утро Массино уже вернулся и стал лихорадочно собирать вещички.
— Вот радость-то! — растерянно повторяла женщина, проклиная про себя гуманность чекистов. — Могли ведь и расстрелять…
— Типун тебе на язык! — коммерсант бросал
— Может, останешься? — торопливо спросила хозяйка. — Столько еще не съедено, не выпито…
Но Винченцо не так легко было обвести вокруг пальца.
— Где мой бумажник, сука? — прорычал он, схватив Елену за горло. — При обыске его не нашли… Это твоих рук дело!
— Я… ничего… не знаю… — полузадушенно хрипела женщина. — Пусти! Отдам!
— Вот тварь! — квартирант отшвырнул ее в угол. — Воспользовалась арестом… Думала небось, что я больше не вернусь? А я — вот он! Гони деньги!
— Подавись, скотина! — Елена Шарлевна швырнула бумажник в обросшее щетиной лицо «турецких и восточных стран негоцианта». — Глаза бы мои тебя не видели! Убирайся!
— Жаль, нет времени, не то я бы тебя проучил. — Массино застегнул баул. — Продажная сука, ты еще легко отделалась!
— Проваливай! — крикнула она ему вслед. Входная дверь хлопнула. — Спекулянт паршивый! Хорошо, что про колье не вспомнил…
«Господа большевики так же продаются и покупаются, как и все прочие. Единственное различие — в идейной подкладке. Для немцев, допустим, я был русским шпионом, для чекистов — буржуем. Ну и так далее. Как меня только схватили, я сразу заприметил этого парня и сделал ставку на него, как на фаворита на бегах. В глазах у него была ненасытная алчность. Я невольно представил, как после моего расстрела этот вчерашний крестьянин жадно обшаривает мой труп, и мне остро не захотелось расставаться с жизнью и становиться добычей мародера.
— Хочешь денег? — шепнул я ему, когда меня выводили по черной лестнице.
— Сколько дашь? — почти неслышно отозвался мерзкий стервятник.
Это был вопрос вопросов. Сколько раз я слышал его за те годы, что живу на свете. Недоплатить — это еще полбеды. Гораздо опасней переплачивать. Этот красный еще не знает своего аппетита. Посулить ему слишком много — и он захочет отнять у меня все.
— Тысяча, — сказал я. И не ошибся. Это было ни много, ни мало — в самый раз. Недобор и перебор караются расстрелом.
Когда меня заперли, он первым попросился в охрану. И стоило только остальным большевикам удалиться, стукнул в дверь:
— Давай деньги.
У меня всегда есть при себе некоторая сумма. В искусстве обыска чекисты еще не слишком поднаторели, под заветные стельки заглянуть не догадались. Но с этим парнем надо было беречься.
— Нужно отпороть подкладку, — схитрил я. — У тебя ножницы найдутся?
После некоторых колебаний он просунул мне в полуоткрытую дверь перочинный ножичек. Я прикинулся, будто извлекаю обещанную взятку из указанного места. Дверь открылась шире. В глазах моего охранника горел алчный интерес. Винтовку он, конечно же, оставил снаружи.
— Держи, — я протянул ему приготовленные заранее купюры. Он жадно схватил их и вырвал у меня из рук пиджак: надеялся поживиться. Я только того и ждал! И в мгновение ока очутился за пределами своего узилища… Под сорочкой на мне
— Барышня! Алле, барышня! — Массино подул в трубку. — Опять треск… Наладьте связь, золотко! Плохо слышно…
— Делаю, что могу, — сварливо отзывалась телефонистка. — Скажите спасибо, что вообще соединяю…
— Спасибо, детка, большое спасибо! Без вас, дорогуша, вообще как без рук…
Но телефонная барышня куда-то исчезла, а сквозь треск прорвался знакомый и такой родной голос Мандроховича:
— …Бросай все к чертовой матери и приезжай! Что ты там потерял, в этом дохлом городе?..
— Не могу, Иштван, дорогой! — надрывался Винченцо. — Передал родственникам посылку, а они не вернули ящик…
— Какие, твою мать, родственники? — удивился Мандро на другом конце провода. — Что за ящики, братец? Ты уже начал заговариваться?
— Потом все объясню, — приходилось изъясняться обиняками, чтобы не поняла телефонистка. Под родственниками коммерсант подразумевал англичан-союзников. Посылка означала партию оружия, а ящик — соответствующую оплату за него. — Короче, меня держат тут дела. Скажи лучше, к кому обратиться в случае необходимости?
Иштван принялся перечислять имена, а Массино только головой качал: тот выслан, этот арестован, третий подался на юг…
— …Зайди в Английский клуб, там собираются деловые люди… — пробилось сквозь шум и треск.
Это было важное напоминание. Даже издалека Мандрохович ухитрялся помогать добрым советом.
Наведя справки, «турецких и восточных стран негоциант» узнал, что вышеупомянутый клуб носит ныне имя Латышского. Но там по-прежнему бывает избранная публика.
В этой атмосфере Массино чувствовал себя, как рыба в воде. Людей в форме — этих новых «красных» командиров и комиссаров — он обходил за версту, зато господам в приличных костюмах делал различные предложения, и не всегда безуспешно. Например, знакомому анархисту, Петьке Аршинову, за пустяковую сумму в десять тысяч он подсказал:
— Есть опиум. Двести пакетов по десять фунтов каждый.
— Где? — Петькины ноздри хищно затрепетали.
Винченцо загадочно молчал. Он знал эту публику. Среди них каждый третий — наркоман или алкоголик.
— Где? — Аршинов выложил на столик еще тридцать тысяч. Это уже была стоящая цена.
— Товарищество «Кавказ и Меркурий», — понизив голос, сообщил Массино. — Не здесь… В Москве.
Через несколько дней по Петрограду поползли слухи: группа так называемых анархистов-коммунистов заявилась в частную московскую контору «Кавказа и Меркурия» и, предъявив мандат, потребовала выдачи хранившегося на складе наркотика, для того якобы, чтобы уничтожить этот опасный для общества продукт… Дело расследовала ЧК и лично Дзержинский. В гостинице «Метрополь» арестовали нескольких участников операции, изъяли бомбы, револьверы и крупную сумму денег. А опий как в воду канул. Винченцо узнал по своим каналам: всю партию оптом сдали перекупщику за сто тысяч, деньги получил известный артист-анархист Мамонт Дальский. С этой сделки Массино имел сорок процентов…