Аватара
Шрифт:
Ее бывшие спутники вели более открытый образ жизни. Капитан Лангендийк соблюдал ледяную корректность в общении с агентами, Руэда Суарес держался подчеркнуто снисходительно, Бенедетти иногда бывал с ними груб, остальные же поддерживали более или менее дружеские отношения. Фрида фон Мольтке даже обнаружила среди них давно желанную сексуальную новизну. Остальные женщины пренебрегали подобной возможностью, предпочитая собственных партнеров, однако не возражали против партии в карты или в ручной мяч.
Ощущавший себя еще более одиноким, но не так, как был бы одинок человек среди нелюдей, Фиделио сперва искал у Джоэль некое утешение, но потом искренне заинтересовался ее обществом. Он просил объяснить ему непонятное. Перед высадкой инопланетянин изучал испанский, но не мог сразу освоить тысячи, культур чуждого вида. Джоэль была для него наилучшей помощницей, потому что занималась изучением двух его языков; начались эти занятия с того, что она попыталась использовать голотевтику, чтобы помочь Александру Влантесу, а потом ей пришлось возглавить исследования, после того как приливная волна погубила лингвиста.
В ту самую вахту когда к ней обратился бетанин, Джоэль читала с экрана Суинберна. Многое в поэзии и прозе не трогало ее, скорее даже озадачивало. Чтению мешал недостаток обычных эмоциональных взаимоотношений и слишком широкие знания основ Вселенной. Впрочем, романтические сенсуалисты привлекали ее на уровне плоти, как волновали ее разум и дотошнейшие из исследователей. Джоэль полагала, что понимает эти строчки:
…Время и Боги сошлись в борьбе, а мы между ними — в крови,Тщетно пытаемся жизнь впитать из иссохших грудей любви.А я скажу вам — хватит страдать; я скажу всем — вкушайте мир,Пока не иссякли груди ее и не кончился горький пир.Мысли ее отклонились от текста, как всегда бывало с той поры, когда она научилась читать. Причина осталась прежней: она показывала эту строфу Дэну Бродерсену, когда они были вместе в последний раз. В нынешней изоляции его образ часто вставал перед Джоэль, она видела Дэна столь отчетливо, что наконец даже начала ощущать запах табака, и едва ли не могла пересчитать морщинки возле уголков глаз. Она думала, — это потому, что он жив (о, он должен быть жив!), хотя Кристина мертва, или потому, что мужская суть его была благодарней, чем память о ней… прости меня, Крис, — промелькнуло в голове Джоэль, — когда она…
— Что ж, — сказал он тогда. — Приятно. Даже больше того. Здесь есть правда, — он помедлил. — Прости, а тебе не кажется, что нудновато? Киплинг растянул бы эту же мысль в лучшем случае на страницу.
— Наверно, поэтому я никогда не ценила Киплинга, — отвечала она.
Дэн вопросительно поднял бровь:
— Даже его стихи о машинах? И тем не менее ты, голотевт, чья душа, как полагают, является компьютерной программой, наслаждаешься Суинберном, — и пожал плечами. — Ну что ж, там, где люди, там и парадоксы.
Она взорвалась, не осознавая причин:
— А я не вполне понимаю тебя, например. Но всегда считала, что вы, нормальные люди, иногда резонируете друг с другом. Или ты хочешь сказать, что и ты не способен на это?
На мгновение Джоэль представилось, что она попала в древний миф. Ей казалось, что даймон этого места овладел ею. Освободившись на несколько дней от дел, они проводили время на острове архипелага Туамоту, который Дэн знал по старым дням (естественно, он был здесь с другой женщиной и признавал это без малейшего смущения). Веранду, на которой они стояли, обступили разбушевавшиеся алые цветы зеленого куста гибискуса, далее тропа по берегу загибалась вокруг лагуны. Ряды пальм согласно кивали и что-то шептали в ответ нежному ветерку. Лазоревая вода пыталась растворить в себе звезды, лишь снаружи — на рифе — она грохотала и бурлила кипящим молоком. Облака стояли напротив солнца, их стену аркой прорезала радуга. Джоэль не умела назвать те сладкие ароматы, которые приносил воздух. Тем утром они с Бродерсеном рука в руке бродили по берегу, потом разделись догола (оставив только сандалии, чтобы не порезаться о прекрасный острый коралл) и отправились купаться, а после лежали на песке, свет пропитал всю ее кожу, добрался даже до головы. Наконец, опасаясь солнечного ожога, Дэн велел ей одеться. На обратном пути они встретили темнокожего человека: он улыбнулся им и на ломаном испанском пригласил в свой недалекий дом; они перекусили, а потом хозяин взял гитару и на пару с Бродерсеном исполнил несколько песен. Начался дождь: такой, словно бы это сама земля отдавалась небу.
А теперь и тот, кто пришел к ней с Деметры, признался, что всегда обитал огражденным стенами. Даймон знал ужас. Стало больнее.
— О, ну… меня это никогда не смущало настолько, чтобы говорить… — Дэн умолк. — Эй, в чем дело? Ты что притихла?
Она покачала головой и крепко зажмурилась:
— Ничего.
Дэн шагнул вперед, взял ее за обе руки — дрожащие разве что самую чуточку, — и пробормотал:
— Ничего себе пустяк. Так что же способно потрясти тебя, Джоэль?..
— Я не знаю… не знаю, — ответила она, прежде чем сумела остановиться. Самоконтроль вернулся. — У меня тоже… бывают… мгновения безрассудства. — И, заметив его недоумение, добавила:
— Разве ты не понимал этого?
Дэн глотнул, что удивило ее. Конечно же, он достаточно знал женщин и прихоти их. И, помедлив, неторопливо проговорил:
— Конечно, ты можешь наслаждаться моим обществом — помимо постели, естественно, — но я это не совсем понимаю…
Джоэль отметила, что, невзирая на легкую манеру общения с ней при всем долгом знакомстве, душа его по-прежнему удивлялась ее интеллекту.
— Но если и у тебя тоже есть настоящая слабость… — он умолк, когда Джоэль приникла к нему.
— Обними меня покрепче, Дэн, — она просила и приказывала одновременно, не желая слышать напоминаний об эмоциональной неудачнице, ищущей утешение в знаниях. — Давай войдем в дом, пора заняться любовью.
Но в этот раз у нее ничего не получилось. Он был столь же ласков и силен, как обычно, и она испытала некоторое облегчение, а потом добилась и большего, заверив его, что она просто не в настроении и скоро все будет великолепно: чтобы оказаться безусловной истиной.
«И все же… никто из нас не может возразить против того, что любить трудно, а часто и невозможно, — думала Джоэль в Колесе. — Тем хуже для бетан, конечно. Надо же представить себе такое: надеяться научиться любви у чуждой и едва ли цивилизованной расы? Неужели в этом отчасти причина — кроме общей наклонности к голотевтике — того, что я ощущаю такую близость с Фиделио?»
Скрипнула дверь.
— Входи, — сказала Джоэль и более чем обрадовалась, увидев гостя. Не только потому, что она только что думала о бетанине. В скучной и функциональной комнате, которую отнюдь не оживляли окрашенные пастелью стены, он был твердым свидетельством того, что реальность не ограничивается этим помещением.
— Buenos dias, — приветствовал ее Фиделио хрипловатым гортанным голосом, которым его порода говорит на суше. Присвистывающие обертоны затрудняли понимание слов.
— Bienvenido, — отвечала она и предложила ему перейти к природной речи бетан, предназначавшейся для воздуха, сообщив, что будет отвечать по-испански. Без компьютеризованного декодирующего оборудования она не способна была воспроизводить вокабулы бетанина и не хотела спускаться вместе с ним в лабораторию, чтобы разговаривать в присутствии часового, дежурившего в холле. Если разговор потребует фраз на его языке, она может написать их. Конечно, без голотевтического блока Джоэль обладала ограниченными познаниями. Языки содержали в себе больше непонятных нюансов, чем умел осилить ее мозг без внешней поддержки. (Придворный «язык» был еще хуже, как с точки зрения понимания, так и произношения.) Однако, если речь зайдет не о слишком сложных вопросах, она справится.