Авеню Анри-Мартен, 101
Шрифт:
Он поклонился Леа, которая ответила ему простым кивком головы.
Марта положила на стол счет.
— Вы уже уходите, мой дорогой Тавернье?
— Важное свидание, — ответил Франсуа, вынимая из бумажника несколько купюр.
Мужчина порылся во внутреннем кармане пиджака.
— Вот, возьмите мою визитную карточку. Запомните адрес: улица Пресбур, 19. Мой дом посещают все, кто сегодня имеет вес в Париже… У меня собираются только сливки общества. Прежде чем уходить, поприветствуйте мою жену, иначе она вам этого не простит,
— Дорогой мой, как вы могли подумать, что я не засвидетельствую своего почтения самой прекрасной женщине Парижа? Я следую за вами.
Франсуа Тавернье прикоснулся к руке Леа и тихо сказал:
— Подождите меня, это займет одну минуту.
Леа неохотно согласилась.
— Вот, пока будете ждать, попробуйте это, — сказала Марта, поставив перед ней тарелочку с пирожными.
А Франсуа тем временем рассыпался в любезностях перед этой женщиной… Как он был смешон со своими улыбочками и поклонами! Она не узнавала его… Всегда холодное и ироничное, выражение его лица сейчас стало чуть ли не заискивающим… Наконец-то он решился распрощаться с ними и вспомнил о ее существовании!
— Вижу, вы не теряли времени даром, — сказал он, указывая на тарелочку из-под пирожных.
— Это Марта…
— Я вас ни в чем не упрекаю.
— Этого еще не хватало! Если бы вы видели себя, когда любезничали с этой старой курицей…
— Не так громко! Вы очень несправедливы к этой даме. Пойдемте.
У входа они увидели Марту и Рене, утешающего мать.
— Рене, вы не могли бы уделить мне минутку?
— Конечно, месье Франсуа.
Они вошли в кладовую, где среди окороков, колбас, консервов и ящиков с овощами, громоздившихся до самого потолка, спал маленький мальчик, сын Рене и Жанетты.
— Вы не могли бы передать несколько слов господам в маленьком зале за столиком, который вы держите для друзей? — спросил Франсуа.
— Я посадил их там потому, что они пришли от вашего имени.
— Правильно сделали. Спросите месье Жака Мартеля. Вам ответит черноволосый мужчина с правильными чертами лица. Скажете ему, что дела плохи. Кстати, вы починили дверь на черную лестницу?
— Да, а чтобы не возникало лишних вопросов, я все сделал сам.
— Лестница была захламлена. Вы освободили проход возле подвала?
— Да, но больше ничего не тронул, даже пыль и грязь. Никто ничего не заметил.
— Превосходно. Спасибо, Рене. Впервые этот выход нам пригодится. Их четверо, не так ли?
— Да.
— Пусть выходят с интервалом в две минуты. Постарайтесь, чтобы никто из посетителей их не увидел. И еще, будьте очень осторожны в присутствии месье Мишеля и его друзей. Не дай Бог, чтобы у него хоть на мгновение возникли подозрения о происходящем здесь.
— Не волнуйтесь. Даже мои родители ничего не знают. Только Жаннета что-то чувствует!
— Ее не стоит опасаться. Однако из простой предосторожности вам лучше отправить малыша в Ло.
— Я уже
— А теперь скорее идите, Рене. Не забудьте: Жак Мартель. Он должен выйти вторым.
— Можно подумать, что речь идет о самом генерале де Голле.
Франсуа Тавернье ничего не ответил, но в его взгляде поомелькнуло что-то заговорщически веселое…
Первым кладовую покинул Рене. Погладив по голове спящего ребенка, своего крестника, за ним вышел и Франсуа.
Расположившись на кухне, Марта и Леа подбадривали друг друга, поглощая сахар, который макали в сливовую водку. Судя по их блестящим глазам, они уже немало израсходовали и того и другого.
Тавернье остановился на пороге.
Леа оживленно рассказывала Марте о бесстыдных взглядах, которые Элен бросала на Франсуа.
Он подошел к ней, взял за руку и, не обращая внимания на протесты, вытащил в прихожую, а затем на лестницу.
— Оставьте меня, я хочу объясниться с этой стервой! Вы заметили, с какой наглостью она на вас глазела? А ведь прекрасно знала, что вы не один! Какое бесстыдство!..
Ему едва удалось дотащить ее до первого этажа. Франсуа с трудом сохранял серьезность при виде Леа, настолько она, в надетой набекрень шапочке, была очаровательна в своем гневе.
— Да вы устраиваете мне сцену, честное слово! Вы ревнуете?
— Ревную?! Я?! Да кого же? Кого?
— Мне кажется, меня.
— Вас!.. Вы сошли с ума! Вас!.. Это смешно! Вы принимаете желаемое за действительное… Путаете меня со своими женщинами. Ревную!.. Я!.. Вы меня рассмешили…
Внезапно он прижал ее к себе.
— Замолчи, ты наговоришь глупостей… слишком много слов. Какое мне дело, ревнуешь ты меня или нет. По правде говоря, лучше бы не ревновала.
Леа упрямо переминалась с ноги на ногу, но не пыталась вырваться из его объятий. Глядя ему в глаза, она провела языком по пересохшим губам. Это невинное движение послужило для них как бы сигналом. Почувствовав прилив желания, Франсуа обхватил ее за талию, а Леа обвила его шею руками.
Их губы слились в поцелуе с такой жаждой, которая рождается либо от большой любви, либо от длительного воздержания. К Леа относилось скорее последнее. После похорон отца к ней не притрагивался ни один мужчина, за исключением Франсуа.
Повиснув на нем, она прерывисто дышала, перемежая свои поцелуи с короткими вскриками. Будь сейчас ночь, Франсуа Тавернье овладел бы Леа прямо у грязной стены в грязном подъезде, дверь которого была, к счастью, закрыта. Однако в любой момент кто-нибудь мог войти с улицы или же спуститься сверху, из частного ресторана.
Не без труда он освободился из объятий девушки.
— Послушайте, давайте уйдем отсюда. Поедем ко мне.
— Нет… Сейчас…
Голоса, послышавшиеся с лестницы, вернули Леа к действительности. Перестав сопротивляться, она позволила ему увлечь себя на улицу.