Авеню Анри-Мартен, 101
Шрифт:
Франсуа Тавернье с трудом сдерживал смех.
— Это вы сыграли столь скверную шутку с бедным стариканом? — спросил он.
— Не понимаю, о чем вы.
— Вы — маленький монстр, но вы мне нравитесь именно такой. Хотя это и было очень неосторожно с вашей стороны. Хорошо, что так все закончилось. Смотрите, вот ваша икра.
Метрдотель, которому помогали два официанта, с почтением собственноручно подал на стол драгоценные зерна, отливающие стеклянно-серебряным блеском.
Не обращая ни на кого внимания, Леа поглощала икру с видом такой гурманки, что любой другой на месте Тавернье невольно бы смутился. Его же, наоборот, это подтверждение чувственности
— Маленькая развратница, — ласково шепнул он, зачерпнув в свою очередь большую ложку икры.
Смысл этого дружеского ворчания не ускользнул от Леа. Ей нравилось то, что каждый ее жест приводил его в волнение, нравился его ироничный тон, с которым Франсуа редко расставался. Рядом с ним она ощущала одновременно и тревогу, и спокойствие, и всегда — свободу. Это, правда, было всего лишь ощущение, не более, но очень сильное. Его соседство скорее пробуждало в ней не сексуальное влечение, а желание быть просто женственной, не являясь объектом для покорения или корыстных побуждений. Он мог все понять, знал лучше ее, что ей в данный момент нужно. У этого непостижимого мужчины был свой особый и, тем не менее, неукоснительный кодекс чести. Леа видела, что он терпим к мнению других, даже если не разделяет его, но при случае всегда мог отстоять свою точку зрения. «В нем нет злобы», — подумала она. И это напомнило ей беседы, происходившие когда-то между ее отцом и дядей Адрианом. Дядя, рассказывая о войне в Испании, говорил: «Я видел столько горя, порожденного ненавистью — как с той, так и с другой стороны, — что сам в свою очередь чуть не стал ее жертвой, возненавидев всех людей. Затем я стал усматривать в их преступлениях печать дьявола и начал их жалеть — палачей и жертв, всех вместе».
На Леа, бывшую тогда еще ребенком, особенное впечатление произвели слова «печать дьявола». Она даже представила этот нестираемый оттиск, который делает людей неисправимо плохими. В характере Франсуа была та же снисходительность разочарованного, что и у доминиканца, снисходительность, с которой она была не согласна. Некоторых людей она иногда хотела бы уничтожить с изощренной жестокостью. Но сейчас, любуясь розовым светом вечерней зари, насытившись вкусной едой и шампанским, она желала жить лишь данным мгновением и хотела, чтобы этот сидящий напротив мужчина обнял ее.
— Вы пригласите меня танцевать?
— Разве можно противиться столь нежной просьбе? — ответил он, вставая.
Проходя мимо столика капитана Энжелике, Тавернье кивком головы поприветствовал Элен Школьникофф, которая тоже чуть заметно кивнула.
Леа вся отдалась во власть музыки и крепких рук своего возлюбленного…
…На улице была абсолютная тишина. Мягкий лунный свет падал на обелиск на площади Согласия. Невзирая на комендантский час, Леа настояла на том, чтобы прогуляться до дома пешком. Из сада Тюильри и с Елисейских полей до них долетали пряные ароматы трав и цветов. Какая-то ночная птица прокричала в темноте, другая ей ответила. Не спеша они пересекли широкую пустынную площадь, на которой гулко раздавались их шаги. Все вокруг дышало спокойствием. На мосту, напротив Палаты депутатов, которая была увешана плакатами с немецкой символикой, они остановились, чтобы полюбоваться на текущую под ними Сену. Река казалась почти неподвижной муаровой лентой между двумя каменными берегами. До Леа и Франсуа доносился свежий запах воды.
Оперевшись о парапет, впившись друг в друга губами, Франсуа и Леа под иллюзорным прикрытием ночи сплелись в крепком, опьяняющем объятии и отдали себя
Над рекой, воспетой прекрасными поэтами, долгое время виднелись их плавно покачивающиеся силуэты. Боги были на их стороне: ни один патруль, ни одна немецкая машина не появились в этом месте и не нарушили их счастья.
На следующий день утром Леа рассказала Камилле, как она ловко подсунула подпольную газету в официальные издания для посетителей «Максима». Камилла так весело смеялась над описанием сцены в ресторане, что не решилась даже для порядка поворчать на Леа за ее выходку.
— Вчера звонила твоя тетя Бернадетта и сказала, что Люсьен доехал нормально и пребывает в более-менее добром здравии. Жандармы отправили Пьеро к мэтру Дельмасу. Похоже, что он намерен держать его в большой строгости, как в пансионе иезуитов.
— Я знаю, мой кузен Филипп мне об этом уже сообщил. Бедный Пьеро… А тетя Бернадетта говорила что-нибудь о Рауле и Жане?
— Их мать не имеет о них никаких новостей. Она снимает небольшую комнату в Бордо и каждый день ездит в форт «А». Но ей по-прежнему отказывают в праве посещения. Она даже не уверена в том, что они находятся в форте. Все надежды возлагает только на обращение к префекту. Тот обещал навести справки о судьбе Жана и Рауля и походатайствовать за них перед оккупационными властями.
— Лучше бы она сразу пошла к немецким начальникам, чем к человеку, получающему приказы из Виши.
— Да, возможно… но это так сложно. Префект, надо думать, будет действовать честно.
— Честно? По отношению к кому?
— Ну, не знаю… Это ведь должностное лицо…
— Должностное лицо!.. Которое скрупулезно подсчитывает количество евреев, отправленных в Германию, не забывая и детей.
— Знаю. Когда я была в лагере Мериньяк, там только об этом и говорили. Где они теперь?..
Женщины грустно замолчали.
— Говорю вам, что не хочу туда идти.
— Леа, еще раз умоляю, я не могу отказаться от визита и в качестве услуги прошу вас составить мне компанию.
— Вновь смотреть на рожи этих сволочей, воров и убийц! Да меня стошнит. Я этого просто не вынесу.
— Ну ладно. Если вы не хотите сделать это для меня, то сделайте это для себя.
— Что вы имеете в виду?
— То, что деятельность вашего дяди и некоторых его друзей хорошо известна этим господам. Гестаповцам наверняка понравилось бы вас допрашивать…
— Но вы мне говорили…
— Это было несколько месяцев назад. Ситуация меняется каждый день, и я не удивлюсь тому, что однажды сам окажусь на допросе в качестве обвиняемого.
— Почему?
— Потому что они подозревают меня в не совсем корректном отношении к ним.
— Франсуа, вы хотите сказать, что вас арестуют?! — воскликнула, побледнев от тревоги, Леа.
— Дорогая, неужели вас это будет волновать?
— Прекратите надо мной издеваться! Вы же прекрасно знаете…
— Что я прекрасно знаю?
— Ничего! Вы несносны. Я пойду с вами.
Он привлек ее к себе. Она чувствовала его сильное мускулистое тело, силу его рук. Ей даже было немного больно от его объятий.
— Спасибо. Я надеюсь, что, увидев вас в гостях у месье Школьникофф, они подумают приблизительно следующее: если бы эта милая девушка имела хоть малейшую связь с Сопротивлением, она вряд ли стала бы лезть в «волчье логово».
— А если они подумают обратное?
— Тогда остается уповать на Бога и постараться быстренько исчезнуть.