Август
Шрифт:
— Только попробуй не позвать Эдеварта!
С этими словами Поулине вышла из комнаты...
Итак, куриное жаркое на всю семью: на сестру, двух братьев и Августа. Следовало позвать также и Осию, но Поулине объяснила, что для Осии отложена куриная грудка. Йоаким ещё пуще рассердился, потому что в этом случае ему доставалось совсем мало.
Словом, не будь Йоакима, обед, возможно, получился бы очень тягостный для всех. Йоаким же разливался соловьем и отпускал шуточки, хоть ему было трудно отрешиться от мысли, что вот они посреди недели лакомятся жареной курятиной.
— Говоря
— Да и я тоже, — подхватила сестра, давая понять, будто жаркое это — так, случайность. — Дело в том, что мне надо было прирезать старых кур, пока они сами не околели. Да, что я ещё хотела сказать... ты разве не ешь костей, Август? А то ведь, кроме костей, почти ничего не осталось. Ты уезжать не собираешься?
— Собираюсь, — коротко отвечает Август. — А почему ты спрашиваешь?
— Да нипочему, просто я вижу, что ты принарядился.
Эдеварт, по обыкновению, не открывал рта. Престранный он человек, уже не первой молодости, ничего у него не понять, какой-то подавленный, равнодушный, одно слово — рабочая лошадь. После обеда Поулине отвела его в сторонку и посоветовала спасать свои деньги.
— Мои деньги?
Ну пять тысяч, которые в акциях. Она, Поулине, не желает больше отвечать за такие суммы.
Ладно, ладно, он подумает об этом.
Нечего и думать, надо немедленно забрать их из банка! Со дня на день прибудет цемент, и тогда прости-прощай его денежки.
Эдеварт немного растерялся. С одной стороны, деньги были вовсе не его, а с другой — ему велели держать язык за зубами. Стало быть, следовало переговорить с Августом. А пока суд да дело, он отвечал ей так:
— Но постой, Поулине, ведь у меня там акции, а не деньги, ты не можешь взять их из банка и выдать мне наличными.
Поулине вскипела:
— Ах вот как ты думаешь! По-твоему, я должна спокойно смотреть, как тебя разоряют? Я не должна выручить родного брата?
— Неужто в банке дела обстоят так плохо? — спросил он.
— Плохо — это ещё мягко сказано. Несколько ссуд под дома и усадьбы, а поручителей настоящих и вовсе нет. И всего хуже, что в один прекрасный день мы вообще окажемся без денег.
— Это правда?
— Уж я-то знаю...
— Тогда подожди до вечера, — сказал Эдеварт и ушёл.
Ему позарез нужно было переговорить с Августом, но найти Августа он нигде не мог и всё больше и больше тревожился. Куда же делся этот Август? Встал из-за обеденного стола и ушёл, а теперь вот его с собаками не сыщешь. В этом году он дважды наведывался к доктору в Верхнем Поллене, может, он и сейчас там?
Эдеварт хотел раз и навсегда развязаться с этими малоприятными денежными делами, и чтоб его больше не считали богачом, у которого есть целых пять тысяч, от этого одно лишь беспокойство и ненужные тревоги.
Вечером того же дня он отправился к Поулине и во всём признался. Так, мол, и так, но акции принадлежат Августу, и деньги — ему же.
Поулине просто лишилась дара речи. Значит, эти деньги не принадлежат её старшему брату, напротив, он такой же бедняк, как и прежде. Она с радостью передала бы ему свои десять акций, но это уже ничего не спасёт, не вернёт то малое уважение и почёт, которые
— Не горюй! — утешал её брат; надо сказать, держался он довольно спокойно. — У меня в кармане есть несколько сотен.
Господи, да эти несколько сотен такая малость! За двадцать лет подённой работы он привык жить завтра на то, что заработал вчера, и был вполне этим доволен. Сокрушалась одна лишь Поулине — во что превратился её старший брат! В молодые годы он был лучше всех, вынашивал честолюбивые планы, отменно выглядел, девушки за ним бегали, словом, парень был хоть куда, и что теперь с ним стало? Чтобы Эдеварт не совсем уж пал духом, Поулине решила поддержать его, подбодрить: ничего, он ещё выберется, в конце концов, он в любой день может взять на себя лавку, может ходить в море с рыболовецким судном и разбогатеть за несколько лет. А она всегда ему подсобит...
— Не пойму, о чём это ты, — сказал Эдеварт.
Теперь она взглянула на Августа другими глазами. Чёртов парень, вечная загадка, которую никому не дано разгадать. Как прикажете понимать, что он бескорыстно выложил собственные пять тысяч под чужим именем? Из-за налогов? Он, оказывается, не только враль и выдумщик, нет-нет, ей надо серьёзно с ним поговорить, надо постараться спасти и его деньги! Чего ради он будет лезть из кожи для Поллена и в результате останется нищим?
Поулине недаром твёрдо, обеими ногами, стояла на земле и здраво рассуждала.
Жажда деятельности в ней была непомерна. Её обижало и огорчало, что банком так плохо управляют, что у него нет никаких доходов и он лишь тратит то, что уже есть. Безответственные ссуды не давали ей покоя, она была единственным членом правления, который принимал это близко к сердцу. Каролус? Но кто такой этот Каролус? Старый, безголовый дурень! Голова на плечах есть только у Августа, но это голова безумца. А Роландсен? Поулине всю передёргивало, когда она видела его уродливые ногти, страшные, всё равно как засохшие струпья на ране. С тех пор как он заделался главой банка, его уже нельзя было увидеть в будничном платье, он не утруждал себя работой, долги банку всё росли, а когда она ему об этом напоминала, он лишь улыбался с видом превосходства. Да что он себе забрал в голову, банк обязан его кормить, что ли? Когда надо было принимать какое-нибудь важное решение, он сидел и теребил золотую цепочку у себя на груди и проявлял полнейшее равнодушие; о да, у него теперь важный вид и благородные манеры, на собраниях он сидел и точил карандаш перочинным ножом и никак не мог довести это дело до конца.
Поулине порой выходила из себя и восклицала: «У меня нет времени, чтобы часами сидеть здесь без всякого толку!»
«А мы уже управились», — отвечал Каролус.
«Управились? — переспрашивала она. — Я всё жду, когда Роландсен опять попросит записать на него несколько крон».
Но аристократ Роландсен лишь улыбался и говорил в ответ: «Сдаётся мне, я это вполне заслужил».
«А мне сдаётся, — отвечала на это Поулине, — что вы могли бы раз и навсегда сделать заём и понемножку возвращать свой долг, как это делают все остальные».