Август
Шрифт:
— Дорогая, любезная Поулине! Мы люди бедные, неучёные, но честные, мы ползаем по земле под Божьим покровом...
— Вздор! — прерывает Поулине. — А кто, спрашивается, пришёл с Сеньи и привёз вам сельдь? Сперва — одна ходка, потом другая. Ради этого он забрал из банка свои последние шиллинги!
Они снова заводят своё:
— Да нет, про Каролуса мы ничего худого не скажем, но вот Ане Мария...
— А она что вам сделала?
— Нам? Ничего. Только разве вы забыли, как она стояла на кухне, словно какое начальство, и раздавала всякую еду и картошку, которую привёз Ездра? А когда дело шло к Рождеству, она точно так же раздавала ваши товары, благослови вас за это Господь! А вы
— Перестаньте нести околесину! Ни единый коржик, ни единая изюминка не попали к Каролусу и Ане Марии сверх того, что им полагалось!
Молчание.
Теперь они начали шушукаться между собой.
— А ты помнишь, как она стояла в конторе и писала всякие бумажки на перевёрнутой бочке, словно важный начальник? И не стыдно ей было?
— Вы уже всё купили? — спросила Поулине. — Тогда я закрываю лавку. Мне пора в хлев.
К ней подходит какой-то мужчина, наклоняется, смотрит искоса, голова прижата к одному плечу, держится подобострастно.
— Тебе чего?
— Мне бы полфунта маргарина. Я так, шиллингов у меня нет. Я знаю, что уже много должен. Но, надеюсь, вы меня хорошо знаете.
— Нет.
— Но нам нечего мазать на хлеб.
Поулине:
— Если бы ты пошёл к Ане Марии и попросил её, она помогла бы тебе, чем сумела. Она такая. А я нет.
— Ну, хоть четверть фунта.
— Нет, — отвечает Поулине и запирает дверь лавки.
И правильно сделала Поулине, заступившись за Каролуса и его жену, иначе всё пошло бы ещё хуже. Очень достойная черта в ней. А ведь это снова дала о себе знать её любовь к порядку, её нудное, но и благословенное чувство справедливости: тот человек должен понести наказание за свой длинный язык, не получив полфунта маргарина.
Идти в хлев ей было незачем. Она села с банковскими бумагами и счетами и решила привести всё в порядок. Спору нет, полленский банк приказал долго жить, ни новых дел, ни новых поступлений ждать не приходится. Она посоветовалась с братом Йоакимом, и оба они решили, что банк надо ликвидировать.
Нигде и ни у кого банковские дела не были в таком порядке, как у неё: за всякое сомнительное поручительство, которое давали Каролус и Август, она без промедления расплатилась их собственными акциями либо вкладами.
— Всё очень просто, — сказала она не без злорадства, — таким образом к вам перешли те гарантии, которые должен был получить банк от разорившихся хозяйств и новостроек! По сути, банк просто лопается от денег, провалиться мне на этом месте, если это не так.
Поулине могла гордиться своим мудрым управлением. Она не вела банковских книг с путаными записями, никакой ренты, никакого дисконта, никаких других сложностей, никакого жалованья — только в самом конце список всех акций, вверенных её попечению: они должны быть помещены в сейф, «который впредь до особого распоряжения продолжает стоять у меня в конторе».
Потом она начала писать короткие и длинные письма акционерам с отчётом. Наверняка люди будут рады получить обратно почти все свои деньги, причём получить совершенно неожиданно. Плохо обстояло дело с банковским главой Роландсеном, он был слишком благородный и не хотел ничего предпринимать, но, если теперь вычесть все его займы и все долги в лавке, от его тридцати акций почти ничего не останется. Положение Габриэльсена, хозяина невода, было лучше, потому что он получил кой-какую поддержку от своих родственников-торговцев. Вообще-то у каждого из этих двоих до сих пор оставались в собственности их роскошные дома, которые сами по себе были достопримечательностью Поллена, хотя один Бог знает, является ли Роландсен по-прежнему хозяином своего дома. Если судить по сведениям, которые Поулине
И всё это Поулине держала в голове. Она точно, в эре и кронах, подсчитала, как велика её доля и доля её брата Йоакима, и лишь после этого из сейфа были изъяты остатки их пятнадцати акций. Получались неплохие деньги, но больше всего порадовало эту нудную женщину, проявлявшую смешную аккуратность во всех делах, что она может переслать изрядную сумму Иверсену, владельцу невода, и Людеру Мильде, за одного она порадовалась, потому что ему наверняка нужны были деньги, за другого — потому что он был такой молодой и красивый и так модно одевался. Ох, Поулине, Поулине, никто никого до конца не понимает, и надеяться тут нечего. Не в том дело, она ничего не берёт себе за свои труды в банке — но у этих двух вестероленцев она вычла деньги за доставку, за конверты, за сургуч и составление счёта. Здесь она их не пощадила. А кроме того... кроме того, Поулине тешила себя надеждой, что рано или поздно ей задёшево достанется этот сейф.
В ночь на воскресенье произошло нечто ужасное: на Августовой плантации побывали люди, они уничтожили все растения, выдернули их из земли и растоптали. Кому могло доставить радость это чёрное дело? Август увидел всё лишь днём. Он воздел руки к небу, и уронил их, и стоял, как потерянный, и не произносил ни слова.
Наверняка всё это натворил Теодор, кто ж другой? Может, он по дурости своей хотел накопать картошки? Август выдёргивает стилет из своей трости, осматривает его, снова прячет. Он просто не знает, как ему быть. Надо было ночевать здесь и караулить, а он этого не сделал, он понадеялся на шесть рядов колючей проволоки. В Пуэрто-Рико хватило бы и одного-единственного ряда, но поди знай, что на уме у этих полленцев. Разве у них есть совесть? И представление о том, как надо себя вести? Разве у этого сброда есть чувство ответственности?
Поразмыслив над случившимся, Август понял, что это навряд ли мог быть Теодор. Тот бы выкопал пару кустиков, увидел, что никаких картофелин на них нет, и ушёл бы своей дорогой в полном разочаровании. А здесь похозяйничал не просто вор, а разрушитель, здесь топтали и уничтожали, здесь перемесили всю зелёную листву. Может, это какой-нибудь зверь проник за изгородь? Едва ли. Зверь... зверь... Август переводит дух, в голове у него забрезжил какой-то свет, мелькнула молния!
Он снова достаёт стилет, оглядывает его, ощупывает острие. Хорошее оружие, трёхгранное и опасное. Если как следует ударить, убьёшь. А если ударить несильно, то останется рана, которая не сразу заживёт. Август размышляет, снова прячет стилет, но не потому, что он смирился, нет и нет. Там вдали стоит, притаившись, человек и следит за ним от одного из домишек на самом берегу, вот Август и хочет, чтобы этот человек считал себя в полной безопасности.
Он идёт домой. Ему очень хочется поговорить с Эдевартом, но Эдеварта нет, вообще никого нет: дом по-воскресному пуст. Поулине в церкви, Йоаким на новостройке, а Эдеварт у своих пяти осин на выгоне. Август глядит на маленькие листочки, которые собрал со своей плантации и которые лежат теперь под прессом, с ними всё в порядке, вот только семян теперь у него нет.
По правде говоря, он изрядно попотел на своём участке, каждый день, каждую свободную минуту любовно обихаживал растения. Жаль только, что не караулил их по ночам. Он ходил и с нетерпением ждал, что коробочкам с семенами достанется хоть несколько солнечных дней, пока они не раскроются, — тогда у него будут семена на будущий год и он сможет посадить большую плантацию. А теперь всё уничтожено. Кто-то встал ему поперёк дороги.