Августин. Беспокойное сердце
Шрифт:
Пелагий хотел освободить христианство от метафизики. Он не признавал никаких сверхъестественных сил. Христос вел примерный образ жизни. Вот главное. Он не признавал также никаких ограничений для свободы человека (О деян. Пелаг. 18, 42; Письма, 186, 9). Позже Юлиан Экланекий скажет, что свобода воли делает нас независимыми от Бога (Пр. втор. отв. Юл–V, 41). Подобное понимание свободы воли сделало Бога безучастным зрителем того, что происходит на земле. Поэтому Августин резко выступил против обоих и заклеймил их как еретиков.
Но главное: представление пелагиан о свободе человека вело прямиком к тому, что к человеческим поступкам предъявлялись безграничные моральные требования. Если возможно жить без греха, нет никаких
Самыми значительными дебатами в жизни Августина можно считать дебаты, связанные с его долгой борьбой с Юлианом Экланским, который был епископом недалеко от Рима, где до него был епископом его отец. Юлиан был блестяще образованный человек, способный богослов, знающий и Вергилия, и Цицерона. Его отец Меморий дружил с Августином, и так как отец хотел обеспечить своего юного, рвущегося к знаниям сына развивающим ум чтением, он попросил Августина прислать ему экземпляр своего сочинения «О музыке». Августин уже давно покончил с тем этапом своей жизни и творчества и в письме предостерег Мемория от изучения «свободных искусств» — аrtes liberaies (Письма, 101; Исп. IV, 1 и 6).
Предупреждение оказалось не лишним: Юлиан вырос в крайне неприятного спорщика. Прямая и косвенная борьба с Юлианом омрачила последние годы жизни Августина. Юлиан прекрасно знал, что его великий герой Пелагий был низвергнут во тьму личными стараниями Августина. Для пелагиан, как таковых, не было пути назад к Церкви, однако Юлиан все–таки, как мог, омрачал жизнь старому епископу. Он использовал свои связи в обществе, чтобы опорочить Августина в высших христианских кругах Рима, где явно угадывалось желание снова дать ход делу Пелагия.
Папа Иннокентий назначил Юлиана епископом за год до своей смерти, в 416 году. Иннокентий был одним из первых, кто систематически подчеркивал особое достоинство епископа Рима. Папа Зосима, преемник Иннокентия, реабилитировал Пелагия, чтобы немного успокоитьцарившие в Риме настроения. Однако римские сторонники Пелагия сочли эту реабилитацию победой и сигналом к новому раунду борьбы. Увидев, что император, церковный собор в Карфагене и даже сам папа реабилитировали Пелагия после того, как он был осужден в 418 году тремя разными постановлениями, Юлиан повел борьбу с врагами Пелагия не на жизнь, а на смерть. На стороне Пелагия выступили свыше двадцати итальянских епископов. Они отказались подчиниться «циркуляру» (tractoria) римского епископа.
Борьба Юлиана за Пелагия была борьбой с учением Августина о первородном грехе. Юлиан обвинил Августина в том, что тот оклеветал институт брака и — на манихейский лад — представил его инструментом Диавола (О браке и вожд. 1,1). Августин все еще остается защитником манихейства, без конца повторял он. Очки в этой полемике дала Юлиану и «Исповедь», позволившая ему более чем прозрачно намекать на алкоголизм Моники, из–за чего, мол, у Августина в детстве было сотрясение мозга (Пр. втор. отв. Юл. 1,68; Исп. IX, 8). Ну, а то, что Августин «туп, как ступка» (Пр. втор. отв. Юл. 11,117 и 159) и «лжив, как все африканцы», позволило Юлиану сравнить Августина с Ганнибалом (Пр. втор. отв. Юл. Ill, 78). Все это живописно рисует накал страстей при обмене мнениями.
Юлиан был снобом, и в высших кругах Рима у него было много сторонников. Оговаривая Августина, он, между прочим, подчеркивал свое социальное презрение к африканцам. Августин серьезно отнесся к этим нападкам и ответил на них, написав в защиту брака, который он якобы демонизировал, сочинение «О браке и вожделении».
Однако Юлиан недооценил прочность положения Августина в Церкви и среди императорских чиновников. Валерий, епископ Равенны, принявший жалобу Юлиана на Августина, был одним из многочисленных корреспондентов Августина и по вопросам богословия, и по вопросам африканской церковной политики. Через него Августин узнал о многочисленных и горячих нападках на себя. Юлиану и его сторонникам пригрозили отлучением и судом. Но в этом время умер папа Зосима, а Бонифаций стал папой только в 419 году. Таким образом Юлиан получил время на перегруппировку сил и подкрепил устные нападки четырьмя книгами «Ad Turbantium»(«КТурбантию»). Августин, со своей стороны, был вынужден переработать свое сочинение «О браке и вожделении», чтобы ответить на новью обвинения. Тем временем Юлиан потерял должность, и его пелагианские извращения были снова осуждены, теперь уже папой Целестием.
Пелагианство Юлиана было оптимистично не только по своей природе, но и потому, что Юлиан, как и его учитель, отрицал метафизическое содержание в основополагающих понятиях богословия и пришел к своего рода философскому натурализму. Страсть человека не более греховна, чем страсть животного! — заявлял он. Боль, испытываемая женщиной при рождении ребенка, объясняется природой, а не первородным грехом. То, что Адам и Ева согрешили, плохо для них самих, но не имеет последствий для нас. Смерть Евы, как и смерть Адама, никак не связаны с грехом, просто так распорядилась природа (Пр. втор, отв. Юл. VI, 26; V, 52). Вожделение и страсть были в раю еще до того, как в мире появился грех.
Следовательно, по Юлиану, нет нужды ни в крещении детей, ни в том, чтобы искать для некрещеных детей особое место в географии царства мертвых. Грех — это не что иное, как злая воля, которая, в принципе, способна отвернуться от предмета своей страсти (Пр. втор. отв. Юл. Ill, 138; II, 17). Ко всему прочему, Юлиан заявлял, что каждая человеческая душа создана Богом и потому каждый новый человек в мире изначально причастен к чистоте рая (Пр. втор. отв. Юл. 1,24–25; 1,6 и 66). Своими слезами маленькие дети подтверждают, что они родились на несчастья, говорил Августин (Пр. втор. отв. Юл. II, 116). Но Юлиан утверждал, что влияние Адама на последующие поколения заключалось только в его плохом примере, тогда как Христос влиял на людей своим хорошим примером (Пр. втор. отв. Юл. II, 47).
Юлиан называл приверженцев Августина «деревенщиной» (rurales), «подонками» (vufgus), «любителями зрелищ» (theatrales), а самого Августина — «покровителем ослов» {patronus asinorum). Юлиан черпал свои знания якобы из философских сочинений и считал, что являет собой уровень образования, о каком ни Августин, ни его провинциальная группировка не могли и мечтать.
Для Августина Юлиан стал средоточием всего, что портило ему жизнь. Юлианово высокомерие, дерзость и ложный оптимизм претили старому епископу. К этому надо добавить и презрение Юлиана к верующим простолюдинам, тем самым, которых Августин утешал и наставлял столько лет, сколько был епископом. Больше всего Августина, наверное, пугало то, что этот дерзкий молодой человек во многом напоминал ему его самого в ранней молодости. Разрыв с Юлианом заставил Августина занять позиции, близкие к манихейству. Впервые в своей жизни он оказался перед агрессивным противником, не менее ученым, чем он сам, и владеющим теми же риторическими приемами.